Завтрак во время обеда - [5]

Злодей жрал макароны.

Почувствовав неподалеку чье-то живое тепло, он поднял голову.

На откосе стояла девушка. Растопырив и напружив лапы, Злодей прижался к земле. Он обнажил клыки, и низко летящая хриплая нота пробилась из его нутра. Девушка не шелохнулась. Она смотрела на реку, словно не видела Злодея, словно он был мал, глуп и совсем безопасен. Злодей подскочил к ней, нацелился цапнуть ее за лодыжку, но она по- прежнему не замечала его. Словно подталкиваемый сзади острым шестом, Злодей придвинулся к девушкиной ноге вплотную, коснулся кожи холодным носом и вместо того, чтобы вгрызться, лизнул. От девушки пахло чем-то далеким и нежным.

— Ишь ты, — сказала девушка. — Ишь ты какой…

Неуклюжий с виду, с высокими мощными лапами и разорванными в драках ушами, в клочьях облинявшей шерсти, Злодей был так страшен, что уже не пугал. Девушка засмеялась чистым веселым смехом, похожим на искры росы.

Злодей посмотрел в безразличное синее небо, зевнул и лениво пошел под куст доедать макароны.

Девушка шагала легко, по самой кромке берегового откоса. Ее короткое платье, светлые волосы и слегка загорелое тело в движении создавали иллюзию солнечных пятен и полупрозрачных теней, возникших от солнца и ветра. Снова, как в тех тяжелых снах, навалилась на Злодея чернота реки. Он завыл тоскливо, слегка приклацывая зубами. Потом с одышкой, лежа на брюхе, доел макароны — подобрал все до последней крошки. Зная по опыту, что если сейчас побежит, его вывернет наизнанку от непомерной его жадности, он заполз глубже под куст и там, тяжело дыша, растянулся на боку. Возле самого его носа оказался кусок сладкой булки. Злодей вытянул шею, взял булку в зубы и уснул. Он вздрагивал, рычал и повизгивал, не выпуская сладкого куска. Во сне он все же хотел укусить ногу девушки…

Вдруг, чего-то боясь и жалея, Злодей вскочил, проглотил булку и затрусил по береговому откосу, по следам, которые пахли детством, а может быть, чем-то, что лучше детства.

Сережка сидел у реки. Берег шел круто вверх, глинистый и пустой, только осот торчал кое-где клочьями, да внизу у воды росла осока. Осот и осока, наверное, пара — она у воды осталась, а он, осот, лезет всюду, на самую голую местность, и даже осенью, когда все поляжет, он торчит, взъерошенный и неистребимый. На самом верху под монастырской стеной наросла незатейливая древесная мелочь — ольха, рябина, крушина.

Сережка смотрел на течение реки. Кони шли рядами По противоположному берегу, отражаясь в воде. По ржаному полю над глинистой кручей. Жеребята соединяли эти ряды, смешивали. Куда они шли? Наверное, к морю. К тому морю густого синего цвета с берегами из красной охры.

Солнце, провалившись сквозь тучи, мягко висело в дальних лесных ветвях. «Как шмель в паутине», — подумал Сережка. Красноватый туман вскипал над рекой, закручиваясь и выплескивая к медным тучам медленные хвосты.

— Конец света, — сказал Сережка. — Все вокруг медленно-медленно и неспешно… — Он лег на живот, и пошлепал воду, и погладил, растопырив пальцы, ощущая ее, бегущую, как гриву коня.

Он почувствовал за своей спиной чье-то присутствие и обернулся. По береговому гребню на фоне монастырской стены шла девушка. Она как бы переступала легкими босыми ногами по верхушкам мелких рябин и ольховой растительности. На фоне белой стены девушка смотрелась совсем невесомой. Сережке вдруг показалось, что она вот сейчас беззвучно скользнет вниз по воздуху, коснется его, обдаст тихим ветром и умчится куда-то, оставив его навечно одиноким.

Сережка развернулся как ящерица и продольно, по-над самой осокой, прыгнул к откосу. Он лез наверх. Изодрал руки, несколько раз соскользнул и вывалялся в грязи — глина по откосу была влажной от многочисленных родничков-капилляров, пробивающихся к реке. Сережка успел выскочить на тропу впереди девушки. Он издал клокочущий вопль и заскакал перед ней, винтя задом.

Девушка сняла сумку с плеча, уселась на обвалившийся кусок стены и, облокотясь о колени, подперла голову.

— Продолжай, — сказала она.

— Чего продолжать?

— Устрашай.

Сережка хотел ответить чем-нибудь дерзким, но в эту минуту у ног девушки появился Злодей. Девушка погладила его по загривку.

— Диво, — сказал Сережка. (Мама всегда бранила его, когда, вернувшись в Ленинград, он разговаривал бабушкиными словами.)

Злодей зарычал.

— Иди ты. У нас с тобой мир? Мир. И не лезь. Его Злодеем зовут…

Девушка оглядывала небо и землю и Сережку, как плод этого неба и этой тихой льняной земли.

— Злодеем? — спросила она.

— Ну да. Беспризорный он. Иногда куриц давит… — Сережка отвернулся от девушкиного взгляда, в котором как бы искрилось светлое удивление, и проворчал: —Дождь хлынет. Вам идти-то куда?

Девушка назвала городок, отстоящий от Турова километров на тридцать.

— Поздно уже. Идите к моей бабушке, ночевать проситесь… Да вы ее не найдете, я провожу.

На монастырском подворье пахло известкой и свежими досками. Разглядев трибунку и мачту для флага, девушка засмеялась.

— Никак пионерский лагерь. А где же пионеры?

— Они еще носятся. Кто на речке сидит, кто в лесу. Лагерь еще не готовый. — Сережка привычно и скупо глянул на одноэтажные строения жилых корпусов, двухэтажную трапезную, где внизу кухня, а верх для еды с малой трапезной церковкой, наморщил облупленный нос и сказал: — Зряшнее дело. На полу прибьют — с потолка лепехи обваливаются. Одну стену подштукатурят — другая сползет. Древнее все. Тут капитальную реставрацию нужно делать. Считай, деньги на ветер пустили. Палаточный городок можно было построить. Пионеры уже давно бы организованно жили.