Завтрак в облаках - [11]

Тогда я впервые узнала, во что могут превратиться твои мечты, твои сокровенные надежды.

…Сегодня я уже совсем взрослая. У меня свой дом. И есть свои кружевные занавески, есть шелковая скатерть вокруг с кружевами… с резными маленькими дырочками и цветочками… И вообще есть все, о чем я мечтала там, на лестнице старого деревянного дома… У которого даже не было сил скрипеть.

И шоколада есть сколько угодно. Только, правда, не в бумажных кружевах.

Но так – все есть.

Только вот… чего-то нет. Чего-то очень важного. Нет того ожидания чуда… Запаха тайны…

Запаха детства и мечты.

А так – все есть.

Есть все.

Как будто бы…

Нюрка

А у нас во дворе каких только чудес и странностей не было! Все было.

Вот и Нюрка была.

Нюрка была дочкой дворника и дворничихи нашего двора. Жили они в нашем убогом флигельке на первом, почти врытом в землю этаже. В какой-то каморке. Как входишь в наш подъезд – и подъездом-то его не назовешь, – так сразу.

Это была крупная оплывшая деваха, всегда в одном и том же странном сером многоступенчатом одеянии…

Всегда молчаливая. И не потому, что не хотела говорить. Может, и хотела б, кто знает. Но она не разговаривала. Вообще не говорила. Иногда ответит односложно: «Да». Или головой качнет. Мол, нет. И все. А если кто-нибудь ее обижал, и такое бывало, могла только горестно вздохнуть или промычать тихо что– то про себя. И все.

А глаза у Нюрки детские. Открытые. Чистые, с детской незатуманенной голубизной. И вообще она была абсолютно безобидным и даже добрым существом.

Часто можно было увидеть ее сидящей на деревянной скамеечке около самого входа в наш флигелек, с полной жменей семечек. Больше всего она любила, конечно, конфеты. Однажды кто-то угостил ее. Но больше никто и не баловал… а память осталась. Она увлеченно грызла и выплевывала шелуху на землю, тут же. Но так поступали и взрослые у нас во дворе. А родители Нюркины, будучи дворниками, каждый день безропотно все это выметали. А как же?! Вход в наш «подъезд» должен быть «как у людей».

А щелкала Нюрка семечки так аппетитно, что кто– то из ребят время от времени не выдерживал, подходил к ней и просил:

– Нюрка, дай семечек!

Нюрка заботливо обтирала заплеванные ладони о серую холщовую юбку и все, что было, высыпала в протянутую руку.

Сколько было Нюрке лет, никто не знал. Судя по росту, она была старше нас, конечно. Но она была всегда. И мы, дети нашего двора, к ней такой привыкли.

Нюрка многое понимала. И была деликатна по– своему. Никому не мешала. Никогда сама ни к кому не подходила. Но и не пряталась. Просто отходила в свой дальний маленький дворик, что был рядом, сразу за нашим флигелем. Через неширокую арку между большим нашим и маленьким «ее» двором. Зайдет туда и смотрит оттуда. Выглядывает. Как настороженный зверек. Наблюдает, как мы играем. А мы не обращаем на нее никакого внимания. Относимся как к обязательному бездушному приложению к нашему двору.

Нюрка. Что с нее возьмешь?!

А ей было интересно. Она смотрела издали на нас и улыбалась. Улыбалась простой своей детской улыбкой.

Шло время.

Мы все росли и взрослели. Взрослела и Нюрка. Почему-то ее взросление было более очевидным. И это было отмечено Димкой, самым задиристым пацаном нашей команды.

– Смотри, робя! А у Нюрки-то – сиськи!

Это было открытие! Во Нюрка дает!

До этого всем казалось, что она вообще некое бесполое существо. Серое, как ее юбка. А оно вишь как! И она туда же?!

Даже девчонки-подростки удивились. Действительно, они и не заметили, как Нюрка выросла вместе с ними. Только глаза ее оставались по-детски чистыми. Как и раньше. Как всегда.

А мальчишки-сволочи приставали:

– Нюрка, покажи сиську! Конфету хочешь?

Нюрка, конечно, хотела конфету, но тут краснела, отворачивалась и, шаркая своими полными ногами в валенках или растоптанных ботинках, опускала голову и медленно уходила домой.

Кто и что объяснил Нюрке про «Это», никто не знал. Только заметили, что она стала сторониться парней. Стесняться стала их. А если кто-то из них подходил к ней, чтоб подшутить, растерянно улыбалась и тяжело отправлялась в «свой» двор.

Прошло время. Нюрка теперь почему-то совсем редко появляется во дворе. А когда выходит из своей каморки и усаживается на скамейку у входа, то старается, чтоб никого во дворе не было. Но в окна своих жилищ мы могли видеть, как по-прежнему сидит она на своей скамеечке… но как-то не так, как раньше. Странная какая-то… как отрешенная от всего. А если кто-то выходил или входил в дом, она вроде и не замечала никого. Не реагировала. Ни на кого не смотрела. Как к себе прислушивается… Как будто знает что-то такое, чего не знает никто.

Руки, как у старушки, смиренно на коленях сложены. Даже любимые семечки не грызет… только смотрит вперед, в никуда, своими детскими глазами. И думает о чем-то своем. Размышляет, может.

А потом вдруг и совсем исчезла Нюрка из виду нашего. Выходить во двор вовсе перестала. Нам даже пустым стал казаться наш двор теперь. Как будто нет какого-то предмета привычного.

Странно как-то.

А потом мы стали реже замечать Нюркино отсутствие.

А потом и вовсе забыли про Нюрку.

Но однажды…

Собрались как-то все ребята опять во дворе… и мы видим… совсем странную картину видим. Даже не картину, а процессию странную. Из нашего подъезда выходит вся семейка – мать Нюркина, дворничиха, отец-дворник… и – Нюрка сзади идет. Не плетется, как обычно, а – идет. Ровно, спокойно… степенно даже. И не горбится, не сутулится как всегда. А идет. И не шаркает. Как человек идет. И одета чисто. Аккуратно даже. Хоть юбка и серая. Но другая.