Завтра, завтра, завтра - [54]

– Мне кажется, Итиго себя исчерпал, – с ходу заявила Сэди. – Он загнал нас в тупик. Мы топчемся на одном месте.

– У тебя есть что предложить взамен? – вскинулся Маркс.

– Пара идей найдется, но это тема для серьезного разговора.

– Можем вытащить нашу старую добрую маркерную доску, – хихикнул Маркс.

– Погоди, – прервал его хранивший молчание Сэм и устремил взгляд на Сэди. – Сэди, мы не можем взять и покончить с Итиго. Из-за жестких временных рамок, в которые нас загнал «Опус», нам не удалось написать достойного продолжения. Но третьего Итиго нам вполне по силам сделать шедевральным.

– Когда-нибудь через много-много лет, – туманно пообещала Сэди.

– Сэди, Итиго – наш ребенок! – воззвал Сэм. – Ты же не бросишь наше дитя на произвол судьбы из-за какого-то дерьмового продолжения?

– Еще как брошу, Самсон! – грозно рявкнула Сэди.

Сэм вскочил, морщась от боли.

– Что с тобой? – забеспокоился Маркс.

– Ничего. Устал просто. Сэди, у тебя нет единоличного права решать, что нам делать дальше. Я склоняюсь к «Итиго III», но тебе эта идея не нравится. Если у тебя есть что предложить – предлагай, мы тебя слушаем.

– Сэм… – предостерегающе привстал Маркс, – у тебя весь носок в крови…

– Нестрашно, – не моргнув глазом, соврал Сэм, – порой нога слегка кровоточит.

– Тебе надо показаться врачу!

– Маркс, мать твою, отвянь от моей ноги, понял? Я сам о ней позабочусь, – вспылил Сэм. Он ненавидел обсуждать на людях свои болячки.

– Не кричи на Маркса! – рыкнула Сэди. – Он боится, что ты снова грохнешься в обморок посреди улицы.

– Я не в обиде, Сэди, пустое, – криво ухмыльнулся Маркс.

– Немедленно извинись перед ним, Сэм, – не отступала Сэди.

– Прости, Маркс, – сказал Сэм без тени сожаления в голосе и тотчас обернулся к Сэди. – Право слово, Сэди, неужели ты не хочешь поделиться мыслями со мной, твоим напарником и другом?

Сэди принялась молча убирать со стола тарелки.

– Если все поели, я помою посуду, – бросила она.

– Не надо, – слабо запротестовал Маркс.

– Почему? Я гость. Должна же я вас чем-то отблагодарить.

Маркс встал и начал ей помогать.

Сэди направилась на кухню, и Сэм, прихрамывая, поспешил за ней.

– Сэди, неужели ты не хочешь поделиться мыслями со мной, твоим напарником и другом? – повторил он.

– Я бы поделилась, – процедила она сквозь плотно сжатые губы, – но ты вечно в разъездах.

– Ты могла бы поехать с нами, – возразил Сэм. – Помнишь, как я тебя упрашивал?

– Нельзя же всем вместе два года прохлаждаться в отпусках! Кто-то и работать должен!

– Сэди, мы работали не меньше твоего!

– А я – не меньше вашего! Это я горбатилась над дерьмовым продолжением, которое меня вынудили написать!

– И твои труды не пропали даром! У тебя действительно получилось дерьмовое продолжение!

– Да пошел ты на хер, Сэм, понял?

– Римляне, сограждане, друзья![5] – вздел руки Маркс. – Угомонитесь!

Сэди промаршировала к двери, вышла на улицу и направилась домой, к квартире Дова, благо Дов улетел в Израиль навестить сына и жену, с которой он, спустя два года, так и не развелся.

Как только Сэди шагнула за порог, зазвонил телефон. Сэди не повела и ухом. Кто бы ей ни звонил, он не оставил сообщения на автоответчике. Неважно, она и так знала, что это либо Сэм, либо Дов, и не желала разговаривать ни с кем из них.

Можно подумать, у нее нет выхода! Еще как есть. Если Сэму приспичило варганить третьего Итиго, она бросит «Нечестные игры» к чертовой матери. Она полностью выполнила обязательства перед «Опусом» и не связана трудовым договором с «Нечестными». Никто из них не связан. На что ей сдались Сэм и Маркс? Она пустится в свободное плавание и сама, единолично, напишет новую игру. Снова затрезвонил телефон, и на этот раз включился автоответчик.

– Сэди. Это Дов. Возьми трубку.

Она послушалась. Они поболтали о том о сем, и Сэди спросила:

– Дов, если я задумаю написать игру самостоятельно, без Сэма, это будет большой ошибкой?

– Что стряслось? – насторожился Дов.

– Ничего. Мы поругались.

– Сэди, это нормальный рабочий процесс. Самые не разлей вода товарищи порой вцепляются друг другу в глотки. Так уж заведено. Если между вами тишь да гладь, значит, кто-то из вас отлынивает от работы. Просто извинись, и все дела.

Сэди не стала пенять Дову, что он не ответил на ее вопрос, и объяснять, почему она не намерена извиняться. Вместо этого она покорно сказала:

– Хорошо, Дов, спасибо.

В половине двенадцатого, натянув пижаму и тщательно почистив зубы щеткой и зубной нитью, Сэди легла в постель и принялась фантазировать, как проводят ночи пятниц ее двадцатитрехлетние ровесники, попутно размышляя, не придется ли ей лет в сорок стенать о погубленной молодости и жалеть, что не крутила романы с первыми встречными-поперечными и не отрывалась на вечеринках. Впрочем, она не особо жаловала людей, особенно встречных-поперечных, и тосковала на вечеринках, стремясь побыстрее с них улизнуть. Она терпеть не могла накачиваться алкоголем, хотя от случая к случаю баловалась травкой. Ей нравились компьютерные игры, иностранные фильмы и вкусная пища. Нравилось рано ложиться и рано вставать. Нравилось работать и получать удовольствие от любимого дела. Она гордилась своими профессиональными навыками и знала, что стоит тех немалых денег, которые ей платят. Она стремилась к идеалу во всем: и когда доводила до совершенства кусочек программного кода, и когда развешивала в строгом порядке одежду в шкафу. Она любила уединение, любила отдаваться течению своих увлекательных и изобретательных мыслей. Она обожала уют и комфорт. Обожала гостиничные номера, пушистые полотенца, мягкие кашемировые свитера, шелковые платья, «оксфорды», плотные поздние завтраки, первосортную канцелярию, дорогостоящие шампуни, букетики гербер, шляпы, почтовые марки, монографии художников, маранту, документальные фильмы, халу, свечи из соевого воска, йогу и матерчатые сумки, которые получала взамен отданных на благотворительность вещей. Настоящий книжный червь, поглощавший все подряд – от художественной до научно-популярной литературы, – она никогда, к своему стыду, не читала газет, открывая их лишь на страницах, посвященных искусству. Дов поднимал ее на смех и называл ее привычки «буржуазными». Он хотел обидеть ее, но она не обижалась: она действительно вела жизнь добропорядочного буржуа. Ее родители, к которым она питала нежнейшую привязанность, были буржуа, и она, разумеется, унаследовала их «буржуазность». Единственное, чего ей не хватало, это собаки, но владельцы дома, где квартировал Дов, не позволяли арендаторам обзаводиться животными.