Завтра. Выпуск 2 - [77]

Я поплелся за ними. Они были равнодушны. Они тихо переговаривались.

Он из матерых, что ли? Здоровый мужик. Заполярный волк. А она или дочь его, или юная жена.

Они подошли к кассам ДК. А я за ними. Куда я денусь? Я их полюбил.

— Ты хочешь смотреть? — спросил он.

— Эту-то глупость, — сказала она.

— Может, посмотрим? — сказал он.

— Смотри, как хочешь, — ответила она.

— Мне один черт.

— Да, а там Гарин играет.

— Давай я на самое поздно возьму все-таки, — предложил он.

— Бери.

И он пошел, а она занялась своей сумочкой. Я подпирал колонну. Она посмотрела по сторонам. Посмотрела и на меня. Но никого и ничего не увидела.

Возвратился лось. И был уж с билетами.

— Ну, пошли, — сказал он.

— Идем, — сказала она.

— А я за ними. Осторожно, медленно. Я гуляю.

Остановились.

— У, какие собачки! — сказала она.

— Дерьмо! — сказал он.

— Точно дерьмо, сказала она. — Миленькие какие!

Двинулись. Повторяю, напоминаю: я не понимаю, почему. Почему, например, они стали объектами моей любви. Ведь речь их ничтожна, и движения ординарны, и никто, кроме меня, не выделяет их?

Двинулись. Они раскланивались со своими знакомыми и останавливались поболтать. И речи их были точно пусты, но как любил я их!

Остановились около «Северянки». Они остановились. Он — лось, бык. Она — в брючках, зеленое пальто, волосы на плечах. Он, наверное, ведь лысый, а уж зубы-то точно металлические.

— Пошли, что ли, к твоей Ольге зайдем, — сказал он.

— Ну, идем. Песенки новенькие послушаем, Высоцкого, — сказала она.

И они исчезли.

Они вошли в ту дверь, которая вела к той квартире, в которой находилось то окно, из которого доносилась давеча «Дорогой длинною», то окно, из которого высовывалась тогда усатая физиономия. Наверное.

Исчезли. Их поглотила дверь. А я глянул на часы. Мать честная! Да я ведь в кино опоздал. Без киножурнала-то ладно. Я переживу, хотя и это неприятно. Я люблю киножурнал. Но смотреть кино без начала. Бр-р. Все равно что без конца. И я побежал скорей.

Потому что, вы понимаете, они исчезли. А я реалист. Я знаю, что могу стоять около подъезда хоть всю жизнь, но эти люди никогда не полюбят меня, потому что я никогда не смогу объяснить им, что люблю их. Или — или. И не смогу заговорить с ними никогда, потому что мне не о чем говорить с ними. Мне скорей с начальницей есть больше о чем говорить, чем с ними. Они уходят в закрывающуюся дверь, они близки к летающей тарелке и коммунизму. Что ж, прекрасно. А я пойду в кино, мы пойдем другим путем.

И я заспешил, заспешил в кино. И я, представьте, не опоздал, потому что они или сеанс начали позже, или у меня вперед часы. У меня часы то вперед, то назад. Надо бы их отдать в ремонт. А «Девушка без адреса» — это один из наших лучших плохих фильмов. Я его смотрел раз тысячу.

К сожалению, на этом я и заканчиваю свой рассказ о моем «или — или».

Если я кого-то огорчил, а кто-то ждал большего — какого-либо действия или же связного конца, то прошу прощения.

Я рассказал все, как было. Правду. А правда не является частью правды. Она неделима. Или, если выражаться точнее, молекула общей правды состоит из атомов. Не знаю, правда, есть ли молекулы и атомы. Я рассказал правду и старался быть честным.

Но чувствую вообще-то, что даже здесь, в моем откровенном отрывке из моей жизни есть какая-то фальшь. Этаким я каким-то себя изобразил не тем, что я есть: демончиком, тонко чувствующей, так сказать, натурой. Это, по-видимому, тоже вранье. Я чего-то не учел, и получилась неправда.

Но ведь всего учесть и нельзя. Ведь правда? И никогда. И всегда будет некоторая фальшь, чтобы не сказать «неправда». Она будет, и придется примириться с этим. Ибо приходится жить, потому что жизнь продолжается. И мою начальницу мне все-таки немного жалко. И остальных. И себя. Я понимаю. Они забыли, что человек смертен, и думают, что они будут жить вечно. Они думают, что смерть еще далека и пока не имеет к ним никакого отношения, и что можно еще лет пятьдесят бросить на устройство своих делишек и на суету. Нет, нельзя. Не нужно суетиться, милые! Мы все с вами когда-нибудь… Увы, но это правда. Или — или.

Нужно ли особо подчеркнуть для вас, что все вышеописанное я пишу с борта летающей мурманской тарелки, которая везет меня в коммунизм? Маленькие, зелененькие обитатели тарелки уверяют меня, что в коммунизме мне будет очень хорошо. Там много вкусного киселя, большое пространство и время для еще более углубленных размышлений обо всем на свете. Там мне купят пальто.

* * *

Двери счастья отворяются, к сожалению, не внутрь — тогда их можно было бы растворить бурным напором, а изнутри, и поэтому ничего не поделаешь.

Сёрен Кьеркегор

Ничего доброго, ничего достойного уважения или подражания не было в России. Везде и всегда были безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, личности угнетение, бедность, неустройство, непросвещение и разврат.

Взгляд не остановится ни на одной светлой минуте в жизни народной, ни на одной эпохе утешительной.

Алексей Хомяков

Мы сообщили твой приказ.

Они не стали слушать нас.

Мы не жалели просьб, угроз.

Но не был разрешен вопрос.

Конец желая положить.

Мы стали вещи выносить.

Тогда их охватил испуг,