Завтра. Выпуск 2 - [62]
Турецкая пословица
Путешествие на Луну в лебединой упряжке. По роману Ф. Годуэна. 1638 г.
Летучая барка Ф. Лана. 1670 г.
Воздушное судно Гусмао, 1909 г.
Сирано де Бержерак поднимается над Землей с помощью склянок, наполненных дымом.
Охота на фантастических существ. По роману Ретифа де ла Бретона 1781 г.
Летающие люди. По роману Пальтока. 1751 г.
Путешествие на Луну в петушиной упряжке. По роману С. Брэна. 1727 г.
К сожалению, почти все изображенное здесь было реализовано на практике. Исключение составляют только воздушный шар «Минерва» да еще колесница с косами, предназначенными для срезания человеческих голов, которую придумал Леонардо да Винчи.
Колесница с косами. Изобретение Леонардо да Винчи.
Воздушный шар «Миневра», Франция. 1784 г.
Дирижабль Петерсена. 1885 г.
Огнестрельное оружие — среднее между ружьем и пушкой. 1405 г.
Римская метательная машина. Из энциклопедии Дидро и д’Аламбера.
Римская передвижная стрелометательная машина.
Разрушение крепостной стены. По Герону Византийскому. VII в.
Складная лестница для штурма стен. Изобретение Джулиана Турриано. XVI в.
Военная машина. Из сочинения Леонгарда Фронспергера «Книга войн». 1573 г.
Велосипед для английской армии. 1888 г.
Виктор ПЕЛЕВИН
Виктор ПЕЛЕВИН (1962) любит представляться: «водолаз, специалист по компьютерам». На самом деле — студент Литературного института имени Горького, а по образованию, полученному ранее — инженер-электромеханик. Публикаций пока очень мало — в «Науке и религии», в «Химии и жизни» и в альманахе «ЗАВТРА», первом выпуске. Живет в Москве.
ДЕНЬ БУЛЬДОЗЕРИСТА
Что они делают здесь,
Эти люди?
С тревогой на лицах
Тяжелым ломом
Все бьют и бьют.
Исикава Такубоку
Иван Померанцев упер локти в холодный сырой бетон подоконника с тремя или четырьмя изгибающимися линиями склейки (Валерка, когда жену пугал, ударил утюгом), сдул со стекла ожиревшую черную муху и выглянул в залитый последним осенним солнцем двор. Было тепло, и снизу поднимался слабый запах масляной краски, исходивший от жестяной крыши пристройки, покрашенной несколько лет назад и начинавшей вонять, как только чуть пригревало солнце. Еще пахло мазутом и щами — тоже совсем несильно. Слышно было, как вдали орут дети и ржут лошади, но казалось, что это не природные звуки, а прокручиваемая где-то магнитофонная запись — наверно, потому казалось, что ничего одушевленного вокруг не было, кроме неподвижного голубя на подоконнике через несколько окон. Улица была какой-то безжизненной, словно никто тут не селился и даже не ходил никогда, и единственным оправданием и смыслом ее существования был выцветший стенд наглядной агитации, аллегорически, в виде двух мускулистых фигур, изображавший народ и партию в состоянии единства.
В коридоре продребезжал звонок. Иван вздрогнул, отложил уже размятую пегасину — сигарета была сырой, твердой и напоминала маленькое сувенирное полено — и пошел открывать. Идти было долго: он жил в большой коммуналке, переделанной из секции общежития, и от кухни до входа было метров двадцать коридора, устланного резиновыми ковриками и заставленного детскими кедами да грубой обувью взрослых. За дверью бухтел тихий мужской голос и время от времени коротко откликалась женщина.
— Кто? — спросил Иван бытовым тоном. Он уже понял кто — но ведь не открывать же сразу.
— К Ивану Ильичу! — отозвался мужчина.
Иван открыл. На лестничной клетке стояла так называемая пятерка профбюро, состоявшая у них в цехе из двух всего человек, потому что эти двое — Осьмаков и Алтынина (она была сейчас в марлевом костюмчике и держала в руках, далеко отнеся от туловища, пахнущий селедкой сверток) — совмещали должности.
— Иван! Ванька! — заулыбался с порога Осьмаков, входя и протягивая Ивану две подрагивающие мягкие ладони. Ну ты как сам-то? Болит? Ноет?
— Ничего не болит, — смутясь, ответил Иван. — Идем в комнату, что ли.
От Алтыниной еще сильнее, чем селедкой, пахло духами; Иван, когда шли по коридору, специально чуть отстал, чтоб не чувствовать.
— Вот так, значит, Ванюша, — грустно и мудро сказал Осьмаков, сев у стола, — все выяснили. То, что произошло, признано несчастным случаем. Это, дорогой ты мой человек, дефект сварки был. На носовом кольце. И с имени твоего теперь снято всякое недоверие.
Осьмаков вдруг потряс головой и огляделся по сторонам, словно чтобы определить, где он, — определил и тихонько вздохнул.
— У ней ведь корпус из урана, у бомбы, — продолжал он, — а кольцо-то стальное. Надо спецэлектродом приваривать. А они, во втором цеху, простым приварили. Передовики майские. Вот оно и отлетело, кольцо-то. Ты хоть помнишь, как все было?
Иван прикрыл глаза. Воспоминание было какое-то тусклое, формальное, — словно он не вспоминал, а в лицах представлял себе рассказанную кем-то историю. Он видел себя со стороны: вот он нажимает тугую кнопку, которая останавливает конвейер, кнопка срабатывает с большой задержкой, и щербатую черную ленту приходится отгонять назад. Вот он цепляет крюком подъемника за кольцо отбракованную бомбу с жирной меловой галкой на боку (криво приварен стабилизатор и вообще какая-то косая), включает подъемник, и бомба, тяжело покачнувшись, отрывается от ленты конвейера и ползет вверх; цепь до упора наматывается на барабан и срабатывает концевик.
