Завтра вновь и вновь - [73]

Автобус протискивался по центру города, на каждой остановке садились новые люди, оттесняя меня дальше назад. Лица пассажиров врезались в память. Мне они снятся, даже сейчас мне снится тот автобус. А в то время я гадала, почему все эти люди не на работе и куда едут. Я ездила на том автобусе в Архиве. Мне отчаянно хотелось снова увидеть этих людей, запомнить их – и они были там, прекрасно сохраненные в записи автобусной камеры. Я видела среди них себя и гадала, кто они, чем занимались и где были, прежде чем сесть на автобус в тот день.

Мы выехали из центра, следующая остановка была только после туннеля. Сидящая передо мной пожилая женщина цыкнула на ребенка напротив. Большинство пассажиров занимались своими делами, смотрели в окно или в стримы на сотовых. Мы пересекли мост Свободы, и внизу текла грязной лентой Мононгахила, а за моей спиной уменьшались в размерах городские небоскребы. Гора Вашингтон маячила впереди огромной тенью.

Помню, как мы нырнули в туннель Свободы, гладкую бетонную трубу, прорезающую гору. Солнечный свет померк и сменился неестественным флуоресцентным сиянием. Габаритные огни машин выглядели особенно ярко. И странные звуки – гул ветра и двигателей, как будто в коконе. Пахло выхлопными газами и затхлостью. Наступили сумерки. Там всегда сумерки.

И тогда настал конец всему. Тот человек открыл чемоданчик. Я упала. Гора содрогнулась. Автобус перевернулся, заскрежетал металл. Туннель обрушился, и все попадали друг на друга. Пассажиры свалились в проходы и на сиденья, меня прижало лицом к оконному стеклу, шея вывернулась. В тот момент погибло столько людей… Большинство. Не знаю, минуты прошли или часы. Помню только чудовищную тяжесть. И темноту. Что-то шевелилось у голени – еще кто-то выжил, но потом все затихло. На мою голову текла кровь, боль была невыносимой. В темноте кто-то кричал и стонал – так воют в панике животные, подобные звуки не издают люди.

Немногочисленные выжившие включили сотовые и светили ими как фонариками. Кое-кто мог шевелиться, а некоторые даже не были ранены, и они начали выбираться из груды мертвецов. Помню свою панику, это был единственный момент, когда я запаниковала, понимая, что похоронена среди мертвецов. Я закричала, но звук вышел приглушенным, как будто я под водой и слышу чужой крик. Кто-то схватил меня за ноги и вытащил наружу.

Я все кричала, пока в синеватом свечении сотового не появилось мужское лицо. Меня успокоили. Этого человека звали Стюарт, стоит мне закрыть глаза, и я вижу его лицо, нависшее надо мной в синеватом свете. Он спросил, ранена ли я, и когда я ответила, что да, спросил, насколько серьезно и в каком месте. Я сказала – мне кажется, что у меня сломана нога, и он ответил: «Значит, ты можешь нам помогать».

Мы отделили живых от мертвых. Работали в темноте несколько часов, прикасаясь к холодным рукам и холодным лицам. Выживших оказалось только восемь. Мы работали, пока не перестали слышать голоса, и не решались заговорить, пока не смолкли далекие стоны людей, которым мы не сумели помочь. Автобус покорежило, но у руля осталось немного свободного места. Лица у всех были в крови, а свет только от телефонов, и я не могла никого разглядеть.

Стюарт предложил выключить свет, чтобы сберечь аккумуляторы, но в темноте к нам подкрадывались мертвые, и мы оставили свет. У кого-то было радио, но мы слышали только помехи. Все сильнее воняло бензином. Женщина по имени Табита молилась Господу, чтобы он ее убил. Она выдавила себе глаза и откусила язык. В тусклом свечении телефонов мы смотрели, как она истекла кровью и умерла. Еще один человек, Джейкоб, начал петь, его красивый баритон стал путеводной нитью во тьме. У нас остались только голоса.

Я слышала, как Стюарт обшаривает рюкзаки и сумки в поисках чего-нибудь съестного и воды. Он разделил между нами все найденное. Он пытался убедить нас ходить в туалет в отдельном углу, куда можно было доползти между двумя телами, но никто его не послушал, и вскоре в нашем закутке начало вонять.

Стюарт не сомневался, кто-то наверняка пробивается за нами через камни, и мы прислушивались к шорохам в завале и убеждали себя, что скоро прибудет помощь, нужно только продержаться до спасения. Он умолял нас вести себя по-умному, беречь энергию, беречь воду. Рассказывал про свою дочь и жену, пытался и нас убедить рассказать о тех, кто нас ждет, чтобы дать всем надежду. В какой-то момент мы перестали слышать голос Стюарта.

Время растворилось. Я засыпала и просыпалась, но не знаю, как часто и как надолго. Я больше не слышала голоса и дыхание и решила, что все умерли, но тут вдруг кто-то начинал говорить или шевелиться, и я понимала, что они еще живы. После Стюарта и Табиты нас осталось шестеро.

Мы стали играть в слова, в ассоциации. Я гадала, что стало с пожилой женщиной, которая цыкнула на подростка, или с матерью и ее ребенком – во время столкновения они были прямо рядом со мной, и может, они живы, и я закричала и начала растаскивать тела, решив, что кто-то еще мог уцелеть, но остальные говорили: «О чем ты думаешь, когда я произношу “рассвет”?» И я отвечала: «О парке» или: «Об океане», а потом говорила: «Джейкоб, о чем ты думаешь, когда я произношу “океан”?», и Джейкоб рассказывал о пляже. Мы были похоронены заживо, но находились на солнце, в парке или на пикнике или купались в океане.