Завтра Была Война - [3]

— Кто это тебя так называет?! — выпалил мгновенно помрачневший Раджан.

— Так меня называет… — нарочно медленно, растягивая слова, произнесла Фелис, — мой любимый… — тут она сделала значительную паузу, и на всякий случай отошла на несколько шагов назад, так как Раджан уже начал сжимать кулаки, — папочка. — Закончила она, проглотив окончание слова, и снова рассмеялась. Когда же поток смеха понемногу иссяк, Фелис наконец-то взглянула на своего любимого, побитый вид которого снова её развеселил. — Нет, Радж, какой же ты всё-таки ревнивый, я просто не могу, — с трудом сдерживая смех и слёзы, проговорила она, — ты ревнуешь меня буквально ко всему, что движется и даже что не движется, неужели ты считаешь меня настолько извращенной?

— Положим, ты тоже ревнуешь меня к собственному портрету, — наконец-то вставил слово Ражан.

— Имею законное право! — Ничуть не смутившись, парировала Фелис. — В твоих умелых руках моё изображение становится, намного прекраснее, чище, возвышенней, чем оригинал. Есть от чего прийти в возмущение, мне даже иногда завидно становится, что это я живая Фелис, а не та анупамсундарта, краса ненаглядная с безжизненного листа бумаги. Тогда как ты, Радж, единственный и неповторимый, и никого другого мне не надо.

— Ты слишком меня перехваливаешь, создать красу ненаглядную мне пока не под силу, у меня нет нескольких веков опыта, что были даны в распоряжение древним мастерам, чьи работы, увы, до нас не дошли.

— Ну вот, я как всегда права! Ты цепляешься за любое слово, чтобы перевести разговор на свою живопись. Я вообще не понимаю, с чего это ты выбрал меня моделью для своей будущей великой картины, я же вовсе не индуска.

— Истинная красота не имеет национальности, но раз уж на то пошло, твоё средиземноморское лицо, столь странное для дочери страны свободы, — «свободы» он произнёс с некоторой иронией в голосе, — в сочетании с крепким и одновременно гибким телом северянки подходят мне как нельзя лучше.

— Ну, что касается моей средиземноморской внешности, то ты прекрасно знаешь, что моя мать была родом с Балкан. Отец любил её без памяти, а эта гурия-фурия вышла за него только ради денег, а после моего рождения сразу затребовала развод, притом хотела оставить меня себе, но отец от неё откупился, так я и выросла папиной дочкой.

— Не очень-то ты почтительна к своей матери, — покачал головой Раджан, — ведь именно она подарила тебе свою красоту.

— Зато характер у меня папин! И любить я всегда буду человека, а не деньги, не будь я Фелис Стомберг, так что ты, Радж, от меня не откупишься даже своими картинами. — Она запечатлела на его губах долгий поцелуй, для чего потребовалось напрячь всю силу обеих рук, чтобы склонить непокорную голову к себе. Когда же она, наконец, отстранилась, чтобы перевести дыхание, то спросила, нежно проводя кончиками пальцев по щекам, шее и груди любимого. — Теперь ты тоже будешь меня ревновать?

— Именно теперь и буду, и намного больше, чем раньше, — улыбнулся Раджан, — именно такую я не хочу тебя потерять, — прошептал он, приподнимая Фелис и ища губами её губы.

— Подожди, — она проворно выскользнула из его объятий, — мы тут разговорились, а ты так и не показал, что у тебя получилось с портретом, я хочу лицезреть свою главную конкурентку!

— У тебя не может быть конкуренток, любимая!

— А вот это мы сейчас и проверим! — Откликнулась та, подбегая к месту, где остался лежать планшет с портретом, — Ну вот, что и требовалось доказать! Ведь это же не я! Раджан, дорогой, ну разве у меня такое ослепительно-золотое тело, и эти ярко-зелёные глаза, откуда они?! Нет, ты решительно любишь двух женщин, меня и ту, что сидит в твоём воображении, а может быть даже только одну, — Фелис снова надула губки, но на этот раз трюк не удался, так как Раджан спокойно подошёл, поцеловал сначала эти самые губы, потом глаза и возвышенно произнёс:

— Когда в твоих глазах светится любовь, они начинают гореть непонятным мистическим огнём, правда, ты не можешь этого видеть, так как в такие моменты тебе не до зеркала, тогда твои очи напоминают два изумруда…

— Во-во, как гипнотизирующий взгляд самой коварной змеи, спасибо, Раджан! — Вставила реплику Фелис, но тот этого, казалось, даже не заметил и спокойно продолжал всё с тем же пафосом:

— В твоих глазах тогда сосредоточена вся зелень травы и листвы деревьев, зелень морских волн, когда сквозь них светит живительное солнце, это светится жизнь, которая и есть любовь! Когда же ты гневаешься, глаза становятся серо-стальными и блестят, так остриё жертвенного ножа, занесённого над бессильным ягнёнком. В этом сером цвете проглядывает и алая кровь жертвы, которая скоро прольётся, и синева неба, которую она уже больше никогда не увидит, и бледно жёлтый свет луны, скорбящей о страданиях, но ничего не способной сделать. Я не люблю твоих серых глаз, так пусть же они вечно будут дарить жизнь и любовь.

— Так значит, ты хочешь, чтобы я дарила любовь всем? Что-то ты очень непостоянен в своей ревности, мой дорогой философ.

— Не ты, но твой портрет, пусть он вещает всему миру о твоей любви, ибо мир, потерявший веру в любовь, не сможет долго существовать. Ты же будешь принадлежать лишь мне, как и сама того желаешь.