Завтра будет поздно - [48]

Владимир Ильич раздобыл пачку нераспроданных столичных газет. Отойдя в сторонку, он с особым интересом принялся читать большевистскую «Правду». Его внимание привлекли статьи Каменева. В большевистской газете черным по белому говорилось:

«Когда армия стоит против армии, самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политикой, которую с негодованием отверг бы свободный народ. Нет, он будет стойко стоять на своем посту, на пулю отвечать пулей, на снаряд — снарядом. Это непреложно».

«Неужели «Правда» не получила моих «Писем из далека»? — недоумевал Ильич. — Это же не позиция большевиков! А может, мои статьи не по вкусу таким «незыблемым» борцам, как Каменев?»

На границе ждали и другие неприятности. В Торнео хозяйствовали представители Антанты — английские жандармы. Видя, как принимают русские солдаты неожиданно появившихся противников войны, они, не скрывая злобы, устроили унизительный обыск, заставляя мужчин раздеваться и так проходить таможенный досмотр.

Миха Цхакая и еще несколько горячих голов решили скандалить.

— Не будем раздеваться перед жандармами, да еще перед английскими. Беззаконие!

Владимир Ильич, подойдя к ним вплотную, потребовал:

— Сейчас же прекратите! Вы что — готовы клюнуть на примитивную удочку? Сами напрашиваетесь остаться здесь? Они же провоцируют. Выполняйте все формальные требования. Ими они нас не унизят.

Жандармы, надеявшиеся найти что-либо компрометирующее эмигрантов, были разочарованы. Ничего запретного не удалось обнаружить. Англичане задержали только Фрица Платтена и Карла Радека, как подданных других стран.

Расставаясь с Платтеном, Владимир Ильич сказал:

— Большое спасибо за все. Прошу не огорчаться.

На прощание они крепко пожали друг другу руки и обнялись.

Подойдя на другой стороне перрона к русскому вагону третьего класса, Владимир Ильич помог Цхакая взобраться по ступенькам на площадку и сказал:

— На чужбине, товарищ Миха, наши испытания кончились. Мы теперь на своей земле.

Сопровождать эмигрантов отправилось чуть ли не полвзвода солдат. С ними был очень бледный поручик.

Поручик уселся в купе, в котором находился Ильич, и вскоре завел разговор о войне. По его мнению, противниками войны могли быть только трусы да разные инородцы. И он стал перечислять:

— Ну, евреи там, армяне, полячишки, чухонцы. А русский человек, если он дал слово воевать, то окопов не покинет, будет драться до конца. Войны он не боится.

— Это смотря какой русский и какая война, — вставил Владимир Ильич. — Да-с! Ну, скажите, зачем понадобились в этой войне русскому крестьянину Сирия, Месопотамия, Константинополь? Почему он должен стрелять в немецкого крестьянина? Что ему эта война, затеянная царем, даст, кроме нищеты и разорения?..

Солдаты, усевшиеся в других отделениях, невольно стали вслушиваться. Вскоре они сгрудились около купе, даже встали на лавки, чтобы лучше видеть человека, так необычно рассуждавшего о войне.

На мосту через реку Сестру кончилась территория Финляндии. Приближавшаяся станция Белоостров уже была русской, поэтому Ленин и его спутники с волнением смотрели в окна на мелькавшие дома. В сгустившихся сумерках уже зажглись белые, желтые, зеленые и красные огни.

Подходя к вокзалу, паровоз начал давать частые гудки. На перроне почему-то собралось много народу. Но кто эти люди, трудно было разобрать сквозь запотевшие окна.

В Белоострове еще раз пришлось проходить таможенный досмотр… Здесь уже русские пограничники пришли проверять документы.

Когда формальности кончились, Владимир Ильич услышал, как какой-то человек спросил у кондуктора соседнего вагона:

— В каком едет Ленин?

— Кажется, в пятом, — ответил тот.

«Кто бы это мог быть? — недоумевал Ильич. — Кому я потребовался в Белоострове? Одно ясно: спрашивает не конспиратор. Не вздумают ли нас здесь арестовать, чтобы не вызывать шума в Петрограде? А может, репортеры рыщут?»

Он вышел на темную площадку вагона и увидел столпившихся рабочих. Заглядывая в окна, они кого-то ждали.

Владимир Ильич по ступенькам спустился вниз, намереваясь узнать, что здесь происходит. И как только он попал в полосу света, падающего со станционного фонаря, кто-то воскликнул:

— Ленин!

Рослый восторженный усач, подскочив вплотную, крикнул:

— Бери, поднимай на руки!

— Что вы… что вы, товарищи! — отступая, запротестовал Ильич. — Зачем… не нужно этого…

Но его не слушали. Сильные руки подхватили, подняли над толпой и понесли в вокзальный буфет.

В ярко освещенном буфетном зале в первые секунды от волнения и радости никто не мог вымолвить слова. Первым пришел в себя Владимир Ильич. Узнав, что его встречают питерцы и оружейники Сестрорецкого завода, он порывисто обнял одного, другого… И начал пожимать руки остальным.

Пожилой рабочий, став на скамью, взмахнул шапкой и заговорил:

— Дорогой товарищ Ленин! Мы приветствуем тебя от мастеровой гвардии и всего рабочего класса! Очень хорошо, что ты вернулся! Мы тебя давно ждем.

Свое короткое приветственное слово оружейник закончил неожиданно:

— Да здравствует вождь рабочих Владимир Ильич Ленин! Ура!