Завтра будет поздно - [20]

К вечеру у Фильки поднялся жар. Лицо горело от ссадин. Спина вздулась, и все тело ныло, словно изломанное. Он всю ночь бредил, а Лемеховы возились с ним, как с родным сыном. Они прикладывали компрессы к рубцам и кровоподтекам, поили морсом.

Филька отлеживался у Лемеховых почти неделю и домой больше не вернулся. Савелий Матвеевич предложил:

— Оставайся у нас. Куда ты теперь денешься? С верфи тебя, конечно, прогнали. А на новую работу не скоро устроишься.

— Ничего, проживу, — ответил Филька.

Еще в постели он надумал уйти к рыбакам, с которыми познакомился на взморье. Это были веселые и бесшабашные парни, не признававшие ни бога, ни царя, ни полиции. В любую погоду они выходили в залив на своих просмоленных лодках, ставили переметы, а утром снимали улов и несли продавать на городские рынки.

Рыбаки охотно приняли Фильку в свою артель, так как на одну из лодок у них не хватало напарника. И Рыкунов больше двух лет жил вольной жизнью, не признавая никакой власти над собой.

Все лето рыбаки обитали в шалашах тут же на взморье. Заработанные деньги тратили легко и весело, откладывая лишь пятую долю на одежду, снасти и зимнюю жизнь. Осенью они брали в аренду у рыбака-чухонца амбар, складывали в него просушенные снасти, перебирались в город и поселялись в «Шанхае» — огромном доме с дешевыми комнатами.

В «Шанхае» они вязали новые снасти, артелью нанимались к домовладельцам скалывать лед и сбрасывать снег с самых крутых и высоких крыш. За такую работу платили втройне.

Перед войной Филиппа призвали на флот. Он принес Савелию Матвеевичу две бутылки водки, свежих, только что пойманных судаков и попросил позвать мать с братом. С отцом ему не хотелось прощаться.

Поэтому он и сейчас не знал, как ему поступить: зайти к Лемеховым или домой?

«Впрочем, чего я раздумываю, — конечно, к Савелию Матвеевичу, — решил матрос. — А там ясно будет, что делать».

У Калинкина моста он сел в дребезжащий вагончик трамвая и поехал к Нарвской заставе.

Савелий Матвеевич был дома. Он обрадовался, увидев Филиппа, обнял его, поцеловал и начал вертеть во все стороны.

— В плечах будто раздался, а вот мяса лишнего не нарастил, осунулся вроде. Что — не легка служба?

— Не сахар, — вздохнул моряк.

Кузнец усадил его за стол, сам сел напротив и предложил:

— Рассказывай, как на море воюете.

Пока они за графинчиком водки разговаривали между собой, жена Савелия Матвеевича сбегала к Рыкуновым и привела мать Филиппа. Та, увидев возмужавшего и потемневшего от морских ветров сына, расплакалась. Он поцеловал ее и спросил:

— Как отец?

— Еще злей стал. Теперь Дему тиранит, безбожником да фулиганом ругает. А твои письма до одного пожег. Его все Артемьянов настраивает. Водка-то дорогая, так этот леший денатурат приучил пить. Вместе спекулянничают: отец в сарае белый металл в тигле плавит и в формочках иконки солдатские отливает, а тот их в церкви продает. Народ обманывают, а других безбожниками зовут…

Младшего брата Филиппу так и не удалось повидать.

На «Аврору» он возвращался навеселе. Поднявшись по трапу, Рыкунов ловко отдал честь Андреевскому флагу, отметился у вахтенного и пошел в свой кубрик. У тамбура его встретил Щенников.

— Принес водки? — спросил он.

— Нет у меня для тебя никакой водки, — отмахнулся Рыкунов.

— Так ты что… обманывать? Обещал, а теперь отказываешься? Сам всю выжрал?

Схватив матроса за грудь, фельдфебель сильно встряхнул его и, почувствовав под пальцем хруст бумаги, потребовал:

— А ну, покажи, Что в бушлате прячешь?

— Ничего я не прячу, отстань!

При этом Рыкунов так толкнул фельдфебеля, что тот отлетел к срезу бочки и растянулся на палубе. Мешкать нельзя было ни секунды. Филипп вскочил в тамбур, спустился по трапу вниз и, увидев знакомого машиниста, сунул ему в руки листовки, полученные от Савелия Матвеевича.

— Спрячь, за мной рыжеусый гонится.

— Есть спрятать, — ответил машинист. — А ты по тому трапу уходи.

Филипп поднялся по другому трапу на верхнюю палубу, прошел в свой кубрик, там он напихал за бушлат газет, которые берег для закурки, и сел на рундучок перевести дух. В это время запела труба горниста и тонко засвистели дудки вахтенных, вызывавшие матросов на вечернюю поверку.

Вместе с гурьбой матросов Филипп выбежал на верхнюю палубу и стал в строй во вторую шеренгу. Ему думалось, что здесь он будет незаметен. Но вскоре появился посыльный и выкрикнул:

— Матрос Рыкунов, в рубку, к старшему лейтенанту!

В рубке сидели старший лейтенант с молодым мичманом и стоял навытяжку Щенников.

— Показывай, что у тебя в бушлате, — приказал офицер.

Филипп сбросил с себя бушлат и вывернул карманы. Старший лейтенант взял измятую газету, просмотрел ее и, не найдя ничего запретного, спросил у Щенникова:

— Ты про это говорил?

— Никак нет, ваше благородие, — поспешил ответить фельдфебель. — Энта бумага мятая, а у него хрусткая была. Видно, спрятать успел. Надо в кубрике пошарить.

Офицер поморщился и сказал мичману:

— Сходите в кубрик. Пусть он при вас осмотрит рундучки.

Когда они ушли, старший лейтенант спросил у Филиппа:

— Ты где был?

— У родителей.

— Пьянствовал?

— Так точно, ваше благородие, — бойко ответил Рыкунов. За пьянство на корабле не наказывали.