Завтра будет новый день... - [4]

С шумом распахнулась дверь. В отдел, едва не задев притолоку головой, вошел Цвигун, за ним семенил Маркин. Цвигун, как всегда, свиреп и лют, черные брови грозно сошлись на переносице, но сам бледен, с нездоровой желтизной…

— У вас аспирина нет? — обратился он к Лявонищуку. — Вы вечно стонете… Голова трещит, прямо раскалывается. Анальгин не годится, а от тройчатки болит еще сильнее, а вот аспирин бы в самый раз…

Лявонищук растерянно развел руками:

— Нету… Знал бы, что у начальства голова болит, захватил бы.

— Знал бы, — передразнил Цвигун. — Если бы я знал, сам бы взял.

Он пошел дальше, Маркин с облегчением сел за свой стол. Алексеев замер, боясь шелохнуться. Вчера слышал этот диалог слово в слово! С теми же интонациями, жестами, мимикой…

Он растерянно посмотрел по сторонам. Маркин трудился, скреб лысину, поджимал губы, выпучивал глаза, все привычно за годы совместной работы, и Алексеев перевел взгляд дальше, но что-то заставило его оглянуться, какая-то неправильность… Костюм, стопка папок, яркий календарь… Календарь!

— Коля, — сказал Алексеев, волнуясь. — Сегодня 12 апреля!

Маркин поднял голову, оглянулся.

— Да? — переспросил он неуверенно.

— Срывай, срывай. Не жадничай!

Маркин нерешительно поднял руку, осторожно и с сожалением отодрал листок, но едва положил на стол, как подал голос Лявонищук:

— Сдурели? С утра было одиннадцатое. Ты чего, Алексеев, людей дуришь?

— Это вы сдурели, — сказал Алексеев со злостью, не понимая, откуда она берется, и почему так кипит, переливается через край. — Вчера было одиннадцатое, хорошо помню!

Он доказывал с такой бешеной настойчивостью, что они отступились, но Лявонищук все же переспросил у других инженеров, и те в один голос тоже подтвердили, что сегодня только одиннадцатое.

Алексеев затравленно забился в свой угол. Никто из них не помнит вчерашнего дня!

И вдруг с потрясенной ясностью понял, что знает все, что произойдет. В обед женщины поставят чайник, привычно поругают грузинский чай низшего сорта, и тут Клавдия вытащит из сумки две пачки цейлонского… Бабы ахнут, на радостные вопли заглянет восточный красавец из толкачей, извлечет из дипломата заготовленную шоколадку… В три сорок отпросится на учебу Вавайло, Сергеев выйдет покурить и сбежит, затем явится толстуха из соседнего отдела с кучей импорта для продажи… Что еще? К Маркину придет дочка за ключами, у Клавдии лопнет флакон с клеем…

Когда все стало осуществляться, Алексеев в страхе понял, что с миром что-то стряслось. День повторяется, это и есть вчерашний день, только он единственный живет в нем вторично, сохраняя память, а для остальных это день первый!

Долго ли это продлится? Впрочем, другие, наделенные полномочиями и умением, уже наверняка занимаются этим феноменом, а он должен просто жить. Жить и приспосабливаться к изменившимся условиям…

В среду он проснулся с мыслью, что сон приснился странный, но тут взгляд упал на часы: ровно восемь и… одиннадцатое число!

Он вскочил, редкие волосы встали дыбом. В страхе приготовил завтрак, и все время ощущал: кожей, чутьем, что это тот же самый день, тот же воздух, все то же самое, что было вчера и позавчера при пробуждении, присутствует и сейчас.

Газета в ящике снова за одиннадцатое, и точно в том же положении: подогнув последний листок и зависнув между узкими стенками. Третья газета за одно и то же число!

Троллейбус тот же, и он машинально пробрался по салону к бабище, которая должна была вдруг вскрикнуть, вслух вспомнить про ключи и поспешно выскочить на остановке.

Бабища выскочила, и он тут же опустился на свободное место, опередив другого хмыря, для которого прыжок толстухи оказался неожиданностью. Он ехал, испуганный донельзя и странно счастливый, что наперед знает будущие события. Колхозников опоздает, у Цвигуна головная боль, цейлонский чай Клавдии, толкач с шоколадкой, дочка Маркина, лопнувший флакон с клеем, толстуха с импортом…

И все же по нервам пробежал ток, когда увидел над головой Маркина красочный календарь, с которого Маркин еще позавчера сорвал листок с 11 апреля. Теперь этот листок был на месте, цел-целехонек!

Странно, успокоился быстро. За пять минут до обеда ощутил, что сейчас, как и «вчера» и «позавчера» подойдет Бакуленко с занудным разговором о шансах нашей сборной, все-таки впервые вышли в полуфинал мирового чемпионата, и торопливо поднялся, обогнул стол и уже на выходе увидел, что Бакуленко как раз подошел к его столу, но вынужденно повернул к Лявонищуку, который опасности не ждал и сбежать не успел.

Все, как он понял, повторяется с абсолютной точностью, и лишь он один сохраняет память о каждом продублированном дне и поэтому может с учетом событий…

В четверг, который был все еще понедельником, Алексеев решился на крохотное изменение. Цвигун шел мрачный, как туча, сзади семенил Маркин, и по всему было видно, как раздражен и взвинчен Цвигун.

Когда они приблизились к Лявонищуку, Цвигун уже раскрыл было рот, но Алексеев протянул на ладони коробочку.

— Что это? — рявкнул Цвигун.

Чувствуя, как начало колотиться сердце, Алексеев заговорил торопливо:

— У вас адски болит голова, прямо раскалывается. Анальгин не помогает, от тройчатки болит еще сильнее, а вот аспирин в самый раз…