Завоевательница - [147]

— Можешь идти, — разрешила она, и девчушка попятилась назад, словно ее хозяйка была властительницей, восседавшей на усыпанном драгоценными камнями троне.

Консиенсия была единственной рабыней, принадлежавшей Ане. Она заявила на нее свои права, вырастила как собственную дочь, а не как прислугу. Но на деле Консиенсия не стала ни той ни другой. Ана самонадеянно полагала, что малышка, появившаяся на ее пороге в тот самый день, когда Мигеля забрали в Сан-Хуан, принадлежит ей: не как ребенок — матери, а будто вещь, которую можно использовать по своему усмотрению. Она не считала Консиенсию личностью — она была ее тенью, горничной, помощницей, предвидящей, пусть и не всегда точно, будущее, компаньонкой. Сейчас перед Аной предстала молодая женщина, не по годам одаренная и мудрая, бесспорно зависимая от нее, но достаточно взрослая и умная, чтобы оценивать ее поведение.

Ана вспомнила, как сама в этом возрасте судила о родителях через призму ненависти и предубеждений, оставаясь непреклонной в своем нежелании и неспособности простить их за реальные или выдуманные ею самой проступки. Консиенсия, названная так, чтобы напоминать о предложенных жизнью компромиссах, становилась ее совестью, как Ана и представляла когда-то. Но сейчас ей не хотелось копаться в своей душе. Нет, слишком поздно: много грехов за эти годы тяжким бременем легло на ее совесть.

Рано утром 7 апреля 1864 года после двенадцатичасовых родов Ана очнулась под шепот женщин. Она лежала с закрытыми глазами, пытаясь понять, ушла ли боль, и смутно припоминала, что Консиенсия положила скрюченное скользкое тельце на ее колышущийся живот, а Паула принялась обтирать его, как только девочка перерезала пуповину.

— Сын, сеньора.

Глория помогла Пауле вымыть и запеленать новорожденного, и старуха поднесла его хозяйке, прислонив головку к ее груди. Паула сжала сосок на груди хозяйки и всунула его в рот малыша. Ана откинулась назад и снова закрыла глаза, наслаждаясь теплом жадных губ и облегчением, нарастающим с уходом молока.

Должно быть, Ана уснула, потому что следующее, что она помнила, — это как Северо с сыном на руках целует ее в лоб.

— Назовем его в честь твоего великого предка, — сказал он, — и в честь тебя.

Муж вручил ей ребенка, словно тот был очередным свертком с диковинными товарами, которые он доставал ей время от времени. Через мгновение рядом возникла Паула. Сжав сосок, она направила его в ротик малышу, и Ана почувствовала себя так, словно вся ее сущность вытекает через грудь в маленькое тело, и так будет продолжаться вечно. Во время кормления она снова заснула.

— Вы проснулись, сеньора?

— Да, Консиенсия. — Анна открыла глаза.

Наполовину закрытые ставни оберегали комнату от яркого солнца и жары.

— Малыш опять проголодался.

Консиенсия помогла хозяйке сесть. За ней, держа на руках младенца, стояла Паула, с расплывшимся от счастья морщинистым лицом.

— Я только что покормила его, — сказала Ана.

— Нет, сеньора, прошло уже несколько часов. Вы спали.

И снова под нажимом настойчивых губ ребенка из налитых грудей потекло молоко, но на этот раз Ана не уснула. Она посмотрела на своего сына.

Вокруг кровати собрались ее помощницы: Консиенсия, Паула и Глория гордо улыбались, будто она была первой на свете матерью с первым новорожденным, когда-либо появившимся на свет.

— Он меня видит? — спросила Ана Консиенсию.

— Он знает, что вы его мать, — ответила девочка.

— У нас с ним глаза похожи, а в остальном он вылитый отец, — заметила Ана.

Женщины закивали в знак согласия.

— Хозяин поехал в Гуарес регистрировать малыша, — предупреждая вопрос хозяйки, сказала Паула.

Ана снова взглянула на сына. Головку покрывали золотистые, как у Северо, волосы, а тельце было крепко сбитым.

— Северо Эрнан Фуэнтес Ларрагойти Аросемено-и-Кубильяс. Такое большое имя для такого крохи, — прошептала новоиспеченная мама на ухо малышу. — Сможешь ли ты до него дорасти?

Выводя в верхней строчке на новой странице приходской книги два имени и четыре фамилии новорожденного, падре Хавьер не переставал удивляться привычке богатых добавлять имена своим отпрыскам, карабкаясь по семейному генеалогическому древу на самый верх в поисках знаменитейшего из имеющихся предков.

— Ну вот и все. — Падре Хавьер повернул книгу, чтобы Северо смог убедиться, как красиво все написано.

Ни для кого не секрет, что у хозяина гасиенды Лос-Хемелос детей по всей округе было столько, что, реши он их всех признать своими, одной страницей не обошлось бы, но, кроме Северо Эрнана, остальное потомство носило чужие фамилии или фамилии матерей.

— И каким из этих прославленных имен вы собираетесь называть сына каждый день?

— Сегундо[8], — ответил Северо.

— A-а! Потому что у него имя его отца и?..

— Предка моей жены.

— Понятно. Благослови его Бог, — отозвался падре Хавьер, перекрещивая воздух.

В официальном имени мальчика имени святого покровителя не было.

— Мы окрестим его, когда мой пасынок вернется из Европы, через несколько месяцев. Он согласился стать крестным отцом. — Северо вытащил из кармана кошелек и протянул его священнику. — По случаю рождения сына мы с женой хотим сделать подношение.