Завоевательница - [149]

— Никогда вас такой не видел! — ответил он, вдыхая запах ее шеи, плеч, головки Сегундо.

Он поцеловал малыша, провел пальцами по его личику, поцеловал Ану в губы, но она отстранилась.

— Ваше внимание лестно, — сказала она жеманно, — и будет вознаграждено позднее.

— Хорошо.

Он немного прошелся по комнате, прежде чем собрался с силами и вышел.

Ревность пульсировала в ее висках. Ана понимала, что недавнее отцовство не помешает Северо разделить свою страсть с другой женщиной, но не сказала ни слова. Молчанием беды не исправишь, но она принимала как данность многие вещи, которым при других обстоятельствах непременно воспротивилась бы. «Ничего страшного, пока он возвращается обратно домой», — сказала она себе. Эту же фразу веками как заклинание произносят про себя все женщины, закрывая глаза на измены мужей.

— Консуэла, моя отрада, — позвал Северо, и она появилась, пахнущая дымом, пеплом и сигарами.

Он взял ее с поразившей их обоих яростью, после чего заснул, положив голову на ее мягкую, пышную грудь, пока она гладила его по голове.

ХАКОБО, ЯЙО И КИКЕ

Два человека, которых Северо привез из Сан-Бернабе, спали в барачных гамаках рядом с Хакобо. Их семьи по-прежнему жили на ферме, и Яйо с Кике волновались за жен и дочерей, которые оставались во власти дона Луиса и надсмотрщика Сантоса. Они уже не раз подвергались насилию со стороны дона Луиса, в результате семьи обоих рабов приросли детьми и внуками, рожденными от хозяина. Все эти годы мужчины сдерживали свой гнев, но не смирились. Запертым на всю ночь в бараках, им ничего не оставалось, как делиться возмущением, которое быстро переросло в разочарование и посеяло мысли о мятеже. Поначалу Хакобо делал вид, будто не слышит их, но довольно скоро заинтересовался планами соседей. Африканцы договорились, что лучше всего бежать во время сафры, когда они работают в поле с мачете и другими инструментами, которые могут пригодиться в качестве оружия.

На безрассудные поступки толкает отчаяние. Воинственный пыл тайно замышлявших побег Яйо и Кике оказался заразительным: Хакобо решил к ним присоединиться. К концу 1864 года они были уже немолоды, зато обрели опыт и знания. Им было известно, что сбор урожая начнется с восточных, северо-восточных и юго-восточных полей, ближе других расположенных к границам Сан-Бернабе и главной дороге на Гуарес. Между ними и юродом лежала Ла-Паланка, поселение кампесинос.

В нем останутся лишь женщины и дети, мужчины будут в это время на сахарном заводе. Им не составит труда миновать ее, может, даже удастся украсть пару лошадей или мулов, чтобы легче было передвигаться в горах. Они не думали, что случится, стань их план известен. Не думали и о последствиях его провала. Не думали и о двух юношах, пойманных и забитых до смерти за попытку бегства вскоре после того, как на Пуэрто-Рико стало известно о Прокламации об освобождении рабов. Не думали, что при удачном стечении обстоятельств им придется перемещаться из одной пещеры в другую вдоль пересекающего остров крутого горного хребта, скрываться всю оставшуюся жизнь от собак, солдат и смертного приговора. Хакобо знал: стоило ему донести на этих двоих, и он получит свободу. Но он не сказал никому ни слова и вместе с Яйо и Кике стал считать луны до наступления темной ночи. Они условились бежать на второе новолуние после начала сафры будущей весной.

ВЕЧЕР В ГУАРЕСЕ

Двадцать пятого апреля 1865 года торговое судно взяло курс на поросшую лесом и окруженную скалами бухточку с полоской белоснежного песка. Мигель Аргосо Ларрагойти вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть за обдуваемым всеми ветрами пляжем южный край гасиенды Лос-Хемелос, на который указал ему капитан.

Его судно должно было причалить в Гуаресе до заката, но на неделю позже, чем планировалось. Дело в том, что сначала корабль прибыл в Ливерпуль с опозданием, а потом Мигель ждал, когда его подготовят к межатлантическому рейсу. Капитан предложил юноше переночевать в гостинице у француза, если его никто не встретит.

— Не самое роскошное место, но дон Тибо даст лошадь и расскажет, как добраться до гасиенды. Советую отправляться рано утром в воскресенье.

Мигель радовался и волновался одновременно. Он четырнадцать месяцев путешествовал по Европе с маэстро де Лаурой, который настаивал на работе на пленэре в попытке преодолеть пристрастие ученика к безжизненным официальным портретам и еще более унылым натюрмортам. После нескольких часов на свежем воздухе они возвращались в гостиницу только для того, чтобы переодеться. А вечерами наведывались в театры, варьете и публичные дома. Испытанное там удовольствие обернулось для Мигеля несколькими весьма болезненными курсами. Избавившись от неприятных и постыдных последствий, юноша стал осторожнее. Этот год стал для него целой жизнью, и он намеревался обязательно вернуться в Европу при первой же возможности. Молодой Аргосо Ларрагойти еще не сошел на родную землю, а остров уже показался ему слишком маленьким.

Он не видел мать почти шестнадцать лет. В памяти остался лишь расплывчатый образ женщины с суровым взглядом черных глаз. Ее письма находили Мигеля в каждом городе, куда бы он ни отправился. А напоминания о том, что она хочет видеть его крестным отцом Сегундо, омрачили последние недели путешествия. Повинуясь сыновнему долгу и настойчивым требованиям господина Уорти, он вернулся на Пуэрто-Рико. Возможно, до поверенного дошли слухи о похождениях Мигеля или его насторожили просьбы выслать деньги, поступающие из каждого города, где бы он ни очутился с маэстро де Лаурой. Обеспечивать учителю и наставнику достойное содержание оказалось накладно.