Завоеватели - [76]
Атагуальпе предъявили следующие обвинения: во-первых, утверждал обвинительный акт, Атагуальпа незаконно захватил власть и приказал убить настоящего наследника престола Гуаскара; во-вторых, уже после появления в стране испанцев он проматывал государственное имущество и раздавал подарки своим любимцам; в-третьих, он не отказался от языческих суеверий; в-четвертых, он удержал при себе многочисленных жен и, следовательно, грешил против седьмой заповеди; в-пятых, он подстрекал к восстанию против испанцев. Из всех этих обвинений только первое имело основание, но оно было совершенно неважно для завоевателей, которым было очень мало дела до перуанского престолонаследия. В обвинительный акт его включили только для того, чтобы привлечь к испанцам сородичей и сторонников убитого Гуаскара. Второй пункт был просто нелеп, ибо после пленения инки все его сокровища были захвачены завоевателями и дарить ему было нечего. Третий и четвертый пункты даже по испанским законам подлежали не светскому суду, а духовному. Зато пятый пункт имел большое значение, хотя ничем не был доказан.
Суд производился по всем правилам. Были назначены трое судей под председательством Пизарро, государственный обвинитель и защитник. Допрашивали перуанцев-свидетелей, показания которых переводил Филиппильо; допрашивали Атагуальпу и его приближенных. Филиппильо, заинтересованный в обвинительном приговоре, при переводе искажал слова свидетелей и старался всячески очернить инку. О первых четырех пунктах обвинения судьи даже и не спорили. В доказательствах виновности Атагуальпы они не разбирались. Спорили они только об одном: выгодно или невыгодно предать Атагуальпу казни. Пизарро подал голос за казнь, и суд постановил публично сжечь обвиняемого, а приговор привести в исполнение в тот же день.
Но приговор был недействителен без утверждения падре Вальверде, которому король дал титул «защитника туземцев». Каждый важный государственный акт падре Вальверде должен был скреплять своей подписью. И падре Вальверде сказал: «Инка заслуживает казни». Ибо падре Вальверде тоже хотелось поскорее итти в Куско, дабы отнять у индейских демонов их власть над душами и их неправедные сокровища.
На площади сложили высокий костер, сообщили инке о приговоре и велели готовиться к смерти. Атагуальпа был поражен. Он клялся в своей невиновности, упрекал Пизарро, обещал удвоить выкуп, если ему оставят жизнь, но ни просьбы, ни обещания не действовали. Молчал Пизарро, молчали солдаты, и ни одного слова не сорвалось с бескровных губ «защитника туземцев». Атагуальпа смирился, как смирялись все люди его народа перед лицом смерти, и спокойно пошел к костру. У костра его догнал падре Вальверде. Начальнику доминиканцев хотелось написать в своем донесении в Рим, что в самую последнюю минуту он все-таки обратил на путь истинный нераскаянного грешника.
— Прими христианскую веру, — убеждал он инку, — и сожжение тебе заменят удушением.
Атагуальпа молча кивнул головой. Не все ли ему равно, какие, обряды совершат над ним эти люди, одетые в черные рясы? Но раз суждена смерть — пусть наступает она скорее!
Принесли купель. Священник совершил обряд крещения, нарек осужденного Хуаном в честь Иоанна Крестителя, праздник которого справлялся в этот день, одел инку в белую рубашку.
— Скажи свою последнюю волю, брат Хуан, — милостиво произнес падре Вальверде.
Хуан де-Атагуальпа — таково было теперь новое имя инки — попросил Пизарро пощадить его детей и сородичей.
— А кроме того, — добавил неисправимый язычник, — прошу отвезти мои останки в Куско, в тот храм, где покоятся мои предки.
Казнь Атагуальпы. Гравюра 1789 года.
Рядом с костром поставили кресло и на него посадили Атагуальпу. Брата Хуана задушили, но исполнить последнюю просьбу было нельзя: храма, где покоились его предки, больше не существовало. Труп Атагуальпы погребли на кладбище только, что воздвигнутой церкви св. Франсиско. Заупокойную обедню служил падре Вальверде. На ней присутствовали Пизарро и его главные военачальники, облаченные в глубокий траур. После окончания службы в толпе вдруг раздался крик: на землю упали, обливаясь кровью, две жены покойного властелина. Согласно обычаю, они воткнули себе в сердце нож, чтобы услаждать досуги казненного супруга в царстве мертвых.
Через день-два в Кахамальку вернулся де-Сото. Он произвел на месте строгое расследование и убедился во вздорности возведенных на Атагуальпу обвинений. Никакого заговора не было — все разговоры о кознях инки были выдумкой с начала до конца. Де-Сото ехал веселый, уверенный в том, что ему удастся теперь оправдать инку от несправедливых обвинений. Первый, кого он встретил в лагере, был Пизарро, расстроенный, убитый, с траурной повязкой на шляпе. Грустным голосом, который, казалось, шел из самой глубины сердца, вождь сообщил де-Сото печальную новость.
— Два дня назад инку задушили, — сказал он. — Зачем ты уехал, зачем ты лишил Атагуальпу его единственного надежного защитника?
Де-Сото был ошеломлен. Он обрушился на Пизарро с упреками, подробно рассказал о результатах следствия, проклинал ненужную поспешность.
