Завоевание Англии - [16]

— Ага, святой отец! — воскликнул он запальчиво. — Когда мятежник Маугер дал против меня волю своему языку, ты служил своим знанием безмозглому предателю. Насколько я помню, я велел тебя выгнать из моего герцогства.

— Это было не так, мой господин и герцог, — сказал в ответ священник с серьезной и отчасти лукавой улыбкой. — Потрудись только вспомнить, что ты сам прислал мне лошадь, которая должна была отвезти меня на родину. Про эту лошадь можно было бы сказать, что она хромала на все четыре ноги, если б одна из них не была окончательно изуродована болезнью. На этом-то скакуне я и ковылял, когда ты меня встретил; я тебе поклонился и попросил шутливо на латинском наречии взять у меня треножник и заменить его простым четвероногим. Ты отвечал мне милостиво, несмотря на свой гнев, и хотя твои слова осуждали меня, как прежде, на изгнание, но твой смех говорил мне совершенно понятно, что ты меня прощаешь и что я могу остаться.

Разгневанный герцог не смог сдержать улыбки, но, тем не менее, сказал с напускной суровостью:

— Перестань болтать вздор! Я более чем убежден, что ты подослан Маугером или другим лицом из среды духовенства, чтобы усыпить меня медоточивой речью и кроткими внушениями. Но ты потратишь их совершенно напрасно. Я чту святую церковь, как ее чтут немногие, — это известно папе. Но Матильда Фландрская обручена со мной, и одна из всех женщин разделит со мной власть — в руанском ли дворце, или в тесном пространстве моего корабля, который будет плыть, пока не опустит якорь у берега страны, достойной подпасть под мою власть.

— Верю, что Матильда Фландрская будет украшать собой трон Нормандии, а быть может, и английский престол, — ответил священник тихим, но внятным голосом. — Я переплыл море в качестве только доктора прав и простого священника, чтобы сказать тебе, мой повелитель, что я раскаиваюсь в своем прежнем повиновении Маугеру, что начал ревностно изучать церковные уставы и теперь пришел к убеждению, что желаемый тобой союз хоть и противоречит букве закона, но подходит под категорию тех браков, которые могут быть разрешены главою церкви.

— Если ты не обманываешь меня, — проговорил герцог, не ожидавший подобного поворота дела, — то ни один прелат, за исключением Одо, не будет возведен так высоко, как ты!

Проницательный Вильгельм взглянул священнику в глаза.

— Да, сердце говорит мне, что ты не без основательной причины говоришь со мной таким уверенным тоном. Я доверяю тебе. Скажи мне твое имя, я его позабыл.

— Ланфранк из Павии, герцог; в бекском монастыре меня прозвали Ланфранком Ученым. Не презирай меня только за то, что я, простой священник, осмеливаюсь говорить так прямо. Я дворянин по происхождению, и мои родственники пользуются особенной милостью нашего верховного пастыря, которому и я небезызвестен. Если бы я был честолюбив, то мне достаточно только отправиться в Италию, где я бы вскоре приобрел себе известность, но я не добиваюсь ни славы, ни почестей. За свою услугу я прошу у тебя единственно позволения остаться в бекском монастыре.

— Садись, садись же! — приказал герцог, все еще не вполне доверявший Ланфранку, но сильно заинтересовавшийся им. — Ты должен разрешить еще одну загадку, прежде чем я безусловно доверюсь тебе. Что побуждает тебя, иноземца, предлагать мне свои услуги безвозмездно?

Глаза ученого сверкнули странным огнем, между тем как смуглые щеки его запылали румянцем.

— Я разрешу твое недоумение, герцог, — отвечал он, — но только позволь мне сперва задать два вопроса.

Ланфранк обратился к фиц Осборну, который сидел у ног герцога и внимательно прислушивался к словам священника. Надменный барон тщетно старался объяснить себе, как этот неизвестный ученый мог столь смело обращаться к герцогу.

— Барон фиц Осборн, не любишь ли ты славу ради нее самой? — спросил Ланфранк.

— Клянусь душою, да! — проговорил барон.

— А ты, менестрель Тельефер, не любишь ли пение ради него самого?

— Конечно, — сказал великан. — По моему мнению, один звучный стих превосходит своей ценностью все сокровища мира.

— И ты, сердцевед, еще удивляешься, что ученый предается наукам ради самой науки? — обратился Ланфранк снова к герцогу. — Так как я происхожу из знатного, но бедного семейства и не обладаю физической силой, я засел за книги и скоро обнаружил, что в них скрываются и богатство, и сила. Мне много рассказывали о даровитом герцоге Норманнском, владельце небольшой земли, замечательном полководце и страстном любителе науки. Я отправился в Нормандию, увидел тебя, твоих подданных и вспомнил слова Фемистокла: «Я не умею играть на флейте, но могу превратить маленькое государство в большое». Придерживаясь того мнения, что науки могут заслужить уважение народа только тогда, когда ими занимается глава государства, и замечая, что ты, милостивейший герцог, человек не только дела, но и мысли, я неминуемо должен был заинтересоваться тобой… Что касается брака, которого ты так настойчиво добиваешься, то я сочувствую твоему желанию; быть может, вследствие того, что я сам когда-то любил и понимаю, что значит переход от сладостной надежды к безграничному отчаянию…