Заводная и другие - [22]

Эмико берет купюры двумя пальцами. Ее учили быть вежливой, но эта самодовольная щедрость так и выводит из себя.

– И как же господин предлагает мне потратить эти деньги? Купить украшений? Сходить в ресторан? Я – вещь. Я принадлежу Райли. – Она швыряет бумажки ему под ноги. – Богатая или бедная – какая разница, если я – чья-то собственность?

Незнакомец, уже взявшись за ручку раздвижной двери, замирает.

– Тогда почему не сбежишь?

– Куда? Мое разрешение на вывоз из страны истекло. Если бы не опека Райли-сана и не его связи, меня бы давно отправили в переработку.

– На север, к другим пружинщикам.

– Каким другим?

На лице гайдзина возникает усмешка.

– А Райли не рассказывал? Про поселения пружинщиков в горах? Про беженцев с угольной войны и про отпущенных – разве не говорил?

Эмико непонимающе моргает.

– Там выше уровня джунглей целые поселки – дальше Чианграя[20], за Меконгом. Бедная местность, природа наполовину убита генвзломом, зато у пружинщиков ни хозяев, ни начальников. Угольная война еще не кончилась, но если тебе так уж здесь не нравится – чем не вариант?

– В самом деле есть такой поселок? – Эмико очень взволнована.

– Не веришь мне – спроси Райли, – усмехается гайдзин. – Он там был. Хотя, конечно, какой ему смысл тебя провоцировать этими рассказами…

– Вы говорите правду?

– Так же, как и ты мне. – Бледный загадочный незнакомец чуть приподнимает шляпу в знак прощания, толкает дверь и уходит. Эмико остается наедине с гулко стучащим сердцем и внезапным стремлением жить.

4

– Пятьсот, тысяча, пять тысяч, семь пятьсот…

«Защищать королевство сразу от всех вирусов мира – все равно что удерживать море сетью. Рыбы, конечно, наловишь, но остальное спокойно пройдет насквозь».

– Десять тысяч, двенадцать пятьсот, пятнадцать, двадцать пять…

Такие мысли посещают капитана Джайди Роджанасукчаи, стоящего этой душной ночью под обширным брюхом дирижабля фарангов. Вверху гудят и гоняют воздух турбовентиляторы, внизу валяется груз: ящики грубо взломаны, коробки вскрыты, содержимое рассыпано по якорной площадке, будто брошенные ребенком игрушки; всякая дорогая всячина и вещи из черного списка лежат вперемешку.

– Тридцать тысяч, тридцать пять… пятьдесят тысяч…

Вокруг в свете мощных метановых ламп, установленных на зеркальных башнях, раскинулся недавно восстановленный бангкокский аэродром: огромное зеленое поле, над которым то тут, то там висят аэростаты фарангов, а по периметру густой стеной растет бамбук «хайгро» и тянется спираль колючей проволоки, отмечая границу международной территории.

– Шестьдесят тысяч, семьдесят, восемьдесят…

Тайское королевство гибнет. Джайди созерцает разгром, устроенный его командой, и ясно понимает: всех их поглощает океан. Почти в каждом ящике – что-нибудь подозрительное. Это не просто деревянные коробки, это знаки. Беда пустила корни повсюду: на чатучакском рынке[21] продают полулегальные химические растворы, по Чао-Прайе[22] темными ночами снуют плоскодонки – люди, толкая шестами свои суденышки, перевозят ананасы очередной модификации; пыльца, несущая каждый раз новый, измененный «Агрогеном» и «ПурКалорией» генетический код, пролетает через весь полуостров волна за волной; чеширы сбрасывают старые шкуры в мусорных углах переулков-сой, очередная разновидность гекконов разоряет гнезда козодоев и павлинов; бежевые жучки разрушают леса Кхао Яя[23], а цибискоз, пузырчатая ржа и плесень фаган – плоды и людские тела в перенаселенном Крунг Тхепе. Это и есть океан, субстрат самой жизни, в нем все они и плавают.

– Девяносто тысяч… сто… сто десять… сто двадцать пять…

Мыслители вроде Премвади Шрисати и Апичата Куникона могут обсуждать наилучшие способы защиты, спорить, что надежнее – ставить вдоль границ королевства обеззараживающие ультрафиолетовые кордоны или создавать упреждающие мутации, но, по мнению Джайди, все это работает лишь на словах. Океан всегда найдет лазейку.

– Сто двадцать шесть, сто двадцать семь, сто двадцать восемь, сто двадцать девять…

Он кладет руку на плечо лейтенанту Канье Чиратхиват и смотрит, как та пересчитывает только что полученную взятку. Двое таможенных инспекторов неподвижно стоят рядом и ждут, когда им вернут право распоряжаться на своем посту.

– Сто тридцать… сто сорок… сто пятьдесят… – Эти монотонные слова – будто хвалебная песнь богатству, мзде и новому бизнесу в древней стране. Дотошная Канья ошибок в подсчетах никогда не допускает.

Джайди улыбается: что дурного в добровольном пожертвовании?

Метрах в двухстах на соседней якорной площадке мегадонты с ревом тащат груз из брюха дирижабля и складывают его для сортировки и таможенного досмотра. В воздухе над ними, накренившись, медленно поворачивается огромный, закрепленный тросом аэростат, его поддерживают турбовентиляторы, от которых волнами набегает ветер. Выстроенных в ряд белых кителей обдает пылью и запахом навоза, Канья прижимает купюры пальцами, остальные люди Джайди смирно стоит рядом – щурятся и держат руки на мачете.

Таможенники потеют – слишком обильно даже для жаркого сезона. Вот Джайди – он не потеет. С другой стороны, это не его заставили второй раз платить за протекцию, которая и в первый стоила немало.