Завод и город - [4]

Убежден, что документально записанная биография обладает не меньшей силой художественного воздействия. А мы вместо того чтобы сидеть и записывать живые жизни наших современников, двадцать лет ведем разговоры о создании кабинета мемуаров, куда мог бы прийти каждый, чтобы рассказать о своей жизни.

Теперь явилась сверхнужда в кабинете солдатских мемуаров - и надо-то для этого всего десять штатных единиц и столько же магнитофонов.

Сидим с Мальневым в маленькой конторке, отгороженной стеклом от станочных линий. Приглушенный неумолчный шум сопровождает рассказ.

Николай Дмитриевич Мальнев не помнит этой печальной дороги на север, два-три отрывочных, размытых по краям пятна: лужа на дороге, крутой спуск к реке.

Но снова вступает в действие родовая память - от отцов к детям.

Они шли на север, шли долго. Дед Афанасий, отец Дмитрий Афанасьевич, мать Анна Никаноровна, дети. Просили по деревням милостыню, нанимались на поденную работу. Две сестренки не выдержали долгого пути, похоронили их на попутных погостах.

Пришли они в Тульскую область, в Мосбасс, который тогда восходил яркой звездой на индустриальном горизонте нашей державы.

Остановились внизу перед склоном крутого оврага.

Отец сказал:

- Будем копать здесь.

В земле, известное дело, землянка, солдату не привыкать. Строили ее долго, непрерывно совершенствовали. В конце концов получилась неплохая трехкомнатная землянка, а рядом даже сарай для коровы. Вскоре весь овраг был изрыт сверху донизу - сотни землянок. Шахтерская Нахаловка.

Дети не переводились. Николай Дмитриевич был теперь вторым ребенком, старше его была только сестра Мария. В 1929 году родилась Клавдия, в 1933-м - Валентина, в 1937-м - брат Анатолий. Мать хлопотала по дому, отец до вечера на шахте. Дед Афанасий нес в дом каждый кусок внукам и внучкам. А себя не сберег, умер в середине тридцатых годов. Николай Дмитриевич помнит его высокую прямую фигуру - дед открывает дверь, входя в землянку, и протягивает руку внуку, а в руке ватрушка с творогом.

Николай Мальнев ходил в школу, потом поступил в горное ремесленное училище, но не успел кончить его - началась война.

Николай Дмитриевич горевал: "Дед воевал на японской, отец воевал на мировой войне. А я не успею - разобьют наши фашистов".

Тула стала прифронтовым городом. Подростков призвали на трудовой фронт - рыли укрепления.

Враг захватил шахтерскую Нахаловку. Недолго немцы там были, недели две, но память о себе оставили на десятилетия. Шарили по землянкам, особенно гонялись за картошкой. А дети от них картошку прятали - и сами под койку. Немец стрелял наугад, в темноту. Все стекла перебил, но ни картошки, ни Мальнева не нашел. Словом, землянки и на этот раз спасали русских.

Вышибла немцев наша доблестная конница. "Меня кавалерист в буденовке на лошадь даже взял, прокатил вдоль оврага".

- Я почему все так хорошо помню, - говорит мне Николай Дмитриевич. Потому что часто детям это в школах рассказываю. Перед каждым таким рассказом сам невольно все вспоминаешь. Таким образом память закрепляется.

Николай Дмитриевич Мальнев - инвалид Отечественной войны, герой мирного строительства, не сомневаюсь, что-то из его рассказов западет в детскую душу. А как иначе может развиваться во времени эстафета нашей памяти?

Николай Мальнев был призван в армию в 1944 году, как и положено по достижении солдатской зрелости. Попал во Владимирскую область, в маршевый батальон. Изучали оружие, учились швырять гранаты, ползали по-пластунски.

Однажды утром перед строем выступил незнакомый майор:

- Кто желает на фронт - два шага вперед!

В эшелоне гадали - куда едем? Хорошо бы в Польшу, на Варшаву - а там и на Берлин.

Повернули на Ригу.

Кончался февраль 1945 года.

У войны своя логика. Я ехал из училища на фронт в 1942 году, нас тогда манили иные направления, мы мечтали оказаться под Сталинградом.

А попали под Старую Руссу.

Мимо Риги я проехал в августе 1944 года, а в феврале 1945, когда Мальнев выгружался из эшелона, шел с боями по Восточной Пруссии. Курляндскую группировку немцев, где попали в мешок главные силы группы армий "Север", мы отсекали. Николай Мальнев ехал на ее добивание. Бои там были тяжелые. Николай Мальнев испытал это на себе. С боем брали каждый хутор, каждый придорожный сарай. "Немцы осыпали нас снарядами и минами, я уже начинал различать, где снаряд, а где мина. А уже середина апреля. В воздухе пахнет сыростью весны и громом победы. Еще тогда подумалось: хорошо бы на мой день рождения".

Двадцатого апреля с утра прошли лесом, счастливо миновали мины, оставленные противником. Вышли на опушку. Мальнев смотрел на далекие фигурки в мышиных шинелях.

В колено будто ударила тупая палка, нога словно стала проваливаться в яму. Николай Мальнев присел, потом лег. И все никак не мог понять, что это - снаряд или мина?

Старшина тащил его на себе обратно через лес. Тряслась по разбитой дороге телега. День был пасмурный - и вовсе не героический. Во всем мире не осталось ничего, кроме боли. Сейчас, сорок лет спустя, и то подумать страшно - такая была боль. Как только он тогда вытерпел. Нет, все-таки это была мина: осколков много и все они внутри. От мины и боль такая. Если бы еще не трясло так на телеге.