Зависть - [68]

– Генри скоро перестанет вести себя как грубиян и начнет уделять тебе больше внимания, – словно читая мысли невестки, произнесла Изабелла, сидящая рядом в платье из кружева цвета слоновой кости, перемежающегося с белым. Хотя она намеревалась ободрить Пенелопу, её тон никак не усиливал утверждение.

– Я не волнуюсь, – ответила Пенелопа, откидываясь на спинку стула. Она посмотрела на себя в зеркало и вытянула шею. Она уже давно привыкла говорить совершенно противоположное тому, что было у неё на уме, но сейчас её ложь прозвучала натянуто. Пенелопа бы не поверила, что Генри осмелится сказать отцу о своем намерении расстаться с женой, но днём в гостиной Изабеллы в его поведении чувствовалась твердая решимость. Пенелопа была полна беспокойства и гадала, что он может вытворить за ужином, но, к сожалению, не знала, как можно ему ответить.

В дверях появился Грейсон, и Изабелла с надеждой встала. Заметив это, юная матрона не смогла сдержать тихое фырканье, поскольку Изабелле уже пора бы и позабыть об этом увлечении. Хотя когда-то он и уделял ей внимание, теперь казалось, что мистер Хейз едва заметил её присутствие. Было очевидно, что пришёл он за сестрой.

За его спиной Пенелопа заметила Бака в ослепительно-белой парадной рубашке. Пенелопа не могла сказать почему, но в последнее время находила его присутствие рядом невыносимым. Возможно, в связи с тем, что он мало чем помог ей, когда она так нуждалась в поддержке, или потому что знал, как много она хочет иметь и какой малой частью обладает на самом деле. Изабелла медлила, ожидая, что Грейсон предложит ей руку, а когда он этого не сделал, позволила Баку проводить себя к столу.

Грейсон с серьезным видом предложил руку младшей сестре.

– Сегодня ты выглядишь изумительно, – сказал он, когда они ступили на мраморный пол коридора в черно-белую шахматную клетку. Бак и Изабелла уже были далеко и не могли слышать разговора Хейзов, и в промежутке между парами звучало эхо цокота каблуков. Пенелопа отметила серьезность тона брата и на радостный миг подумала, что он нашел способ наказать Диану. Тогда у неё будет нечто, что можно будет предъявить Генри, и, возможно, она не потеряет его.

– Спасибо. – Пенелопа шла расслабленной походкой, опираясь на руку Грейсона. Изабелла наверняка отчаянно желала повернуть увенчанную белокурыми локонами голову, но гордость и правила приличия даже малейший жест такого рода признавали непристойным.

– Мне нужно вернуть тебе деньги.

Натянутая улыбка Пенелопы слегка потускнела.

– Деньги?

– Да.

– Разве они тебе больше не нужны?

– Нет.

В его голосе прозвучала незнакомая почти вдумчивая нотка, которую Пенелопа нашла загадочной и вместе с тем до боли неприятной. Но ей бы не понравилось сказанное им и вне зависимости от тона.

– Но почему, дорогой братец?

Они подошли к входу в малую гостиную, примыкавшую к обеденной зале. В комнате стояли клубные стулья, обитые бордовой тканью, и золотые вазы, в которых стояли стебли травы из пампасов. Внутри обитого дубовыми панелями пространства её семья, семья Генри, художник Лиспенард Брэдли и другие гости топтались по ковру из верблюжьей шерсти, попивая свои напитки. Джентльмены медленно брали за руки леди и провожали их в обеденный зал. Все они казались Пенелопе глупыми и никчемными, пока она не заметила кое-кого ещё.

– А она что здесь делает?

Диана Холланд вряд ли услышала её, поскольку сидела у камина рядом со своей тетей Эдит, единственной, кого могла пригласить в компаньонки, но подняла голову и посмотрела прямо в глаза Пенелопе. Она не улыбалась, а в глазах читался завуалированный вызов. Она была в бледно-зеленом платье цвета дыни, и Пенелопа отчетливо вспомнила, что во время осеннего сезона видела соперницу в нём не единожды.

– Я пригласил её, – сообщил Грейсон.

– О боже, зачем?

– Потому что ты просила меня… – Он замолчал и в его глазах появился мечтательный блеск. – И потому, что я начинаю думать, что влюбляюсь в неё.

Когда Пенелопа увидела его щенячий взгляд, то в полной мере ощутила глупость брата. Что в ней такого, в этой коротышке с буйной шевелюрой и ложной непорочностью? И почему вообще кто-то, особенно эти двое, любит её столь беззаветно?

Они больше не могли оставаться на пороге, и Грейсон потянул сестру вперед. Их руки, даже после его предательства, оставались сомкнутыми в локтях. О, если бы здесь не было её матери, рыщущей в поисках комплиментов их огромному дому, отца, бормочущего что-то, уткнувшись в стакан, и старшего Шунмейкера, критично разглядывающего обстановку гостиной! Тогда Пенелопа напомнила бы Грейсону, что он находится в безвыходном положении или настояла, что они заключили сделку, от которой он не может так просто отказаться. Но в комнате повисло монотонное гудение голосов людей, обменивающихся приветствиями, и Пенелопа нехотя раздвинула губы в улыбке благодарной дочери и новобрачной, устремившись вперед. Никогда прежде она не ненавидела слово «любовь» так, как в эти минуты.

Старый Шунмейкер, который только что приехал, с улыбкой на лице говорил что-то Диане, а Генри, замерев под руку с миссис Хейз, повернулся, чтобы посмотреть на это. Пенелопа сразу поняла, что его внимание приковано к беседующим, и из-за озвученных днем намерений Генри только ждал момента, когда у него получится заговорить с отцом. Генри повернул голову, чтобы видеть лучше, и свет ламп играл на его гладко выбритом горле. На этот раз в его чёрных глазах не крылось никакой загадки. То, как он смотрел на Диану, вызвало в Пенелопе страстное желание завизжать и бросить в него чем-нибудь. Как бы ей хотелось рвануться на другой конец комнаты и вырвать скромные ленты из волос Дианы! Она могла бы объявить при всех собравшихся, что эти Холланды со своей благородной бедностью и старомодными манерами на самом деле две развратные девицы: одна отдалась чужому мужу, а вторая весьма вероятно вынашивает ублюдка. Но вместе с растущей яростью к Пенелопе пришло идеальное решение, как выйти из положения.