Зависимость количества попаданий от плотности огня - [5]

Мы идём след в след, Славка впереди, разумеется. Я ведь так и не привык ни к этим горам, ни к этому лесу, - да, я по жизни горожанин, и хоть рядом с моим, таким странным Городом и есть горы, - но то совсем другие Горы… И очень даже хорошо, что я горожанин, это и в Сухуми было кстати, и до того, в Гагре когда мы… А Славка, - он тут, в этих горах стал взрослым, он в свои пятнадцать лет про другие горы не очень-то и понимает… И про мирные города, большие и не очень. Мой, далёкий такой, странный до миража, - сразу на двух континентах стоящий, мастеровой, стальной город, построенный железными людьми, собравшимися для этого со всей, огромной и бывшей тогда единой страны, у подножия самого большого в Мире куска железа, на месте старой пограничной казачьей крепости, чёрные вороны которой, живущие триста лет, помнят Пугачёва… Какой там, у меня ветер… Особый, горький и свежий, из степи приходящий, со стороны изначальной родины Ариев, приходящий из самого Аркаима, ласкающий в нём могилы, в которых похоронены головы родителей и соплеменников Заратустры, после прокатывающийся над Уралом, бьющийся в Южные отроги спокойных, таких непохожих на здешние, моих гор… Самых богатых в Мире. Рассыпавших свои агаты, малахиты и изумруды далеко в степь на Восток… Запах полыни, все запахи этой степи, пепельными волнами ковыля ткнувшейся с разбегу в подошву самых старых в нашем Мире гор… Скоро всё закончится, и мы со Славкой поедем ко мне в Магнитку. Так мы решили. Давно уже, целую вечность назад мы со Славкой так решили, - полтора года назад. Как только у нас всё началось, - наша Любовь, наша верность, наша жизнь, которая навсегда, - когда началась наша новая жизнь, тогда мы так и решили, - жить будем в странном моём городе, - надо же, Илья, агаты прямо на школьном дворе!.. Когда это всё, война эта, которую я выбрал для себя сам, война, которую Славка со своей погибшей мамой не выбирал, не ждал и не хотел, - когда она закончится, эта священная для нас война, сделавшая нас со Славкой мужчинами,- когда эта проклятущая, принёсшая мне счастье война закончится, - тогда мы со Славкой уедем ко мне, в Магнитку…

Я смотрю в Славкин стриженный, выгоревший за лето почти до бела, - а так-то золотистый, - затылок, и меня топит нежность… На грани выносимости нежность, - больно, и… сладко… Хм, «Сладкоежка»… Интересно, всё-таки, мне: - какие у него станут волосы, когда отрастут? Волнистые, прямые, кудрявые… Сам-то он не помнит, - почти всю жизнь, - да всю свою юную взрослую жизнь! - он живёт так, - коротко стриженым легионером маленькой страны, спокон времён называемой жителями «Страной души», занявшей совсем немного места в горах на берегу Чёрного моря… Блин, помыться бы ему надо, - всем нам надо помыться, - ручей… Одно название… Вот у нас на Урале… Озёра… Ильмень… Ха, как я Славку первый раз купал, когда отбил его у этого выблядка, у Томаза, гори он во всех преисподних… Горит, наверно, я же его… Как тогда удачно вышло, - как он на нас напоролся… Славка, маленький, завшивевший, забитый людьми Томаза, затраханный самим Томазом… Блядь, - ненависть, это сильное чувство. Ну, Любовь посильней, всё же… моя, Славкина… Война. А что, - война?! Можно, разве, на войне стать таким, каким был этот Томаз? Другие же такими не стали… «Сладкоежка» мой вообще, самым лучшим становится, - и какое счастье, что со мной, у меня на глазах… на моей груди… Да, жаль, не часто у нас это с ним, - война… скоро всё закончится, - тогда и… Уедем, учится Славке надо, мне университет заканчивать надо, - много чего нам со Славкой надо, и это всё у нас будет! Мы же так решили… И навсегда. Это тоже так мы решили со Славкой. На всю жизнь, и дальше, - смерти ведь для нас нет вовсе, - это мы со Славкой знаем, - это я сегодня в очередной раз убедился, когда с автоматом, зажатым левым локтём, со «Стечем» в правой… Нет, смерть, - это не для нас…

Славка забирает по этой, непонятно каким зверьём оставленной тропке, - кабаны? - левее, там, на спуске в распадок, которым мы сюда пришли, должен быть Фазиль с мужиками. Славка показывает мне отметку выше по склону, там мы шли, я ему улыбаюсь, он снова идёт вперёд. Это последняя в жизни моя улыбка, которую видел Славка. Это был последний наш взгляд, которым мы с ним в жизни обменялись, - много было всяких взглядов, и даже сорились когда, - злых даже иногда, - но это всё были взгляды… А этот стал ПОСЛЕДНИМ. Сейчас Славка, рассеяно думающий об этой своей, ребяческой мене «пестик на ножик», заденет растяжку, неизвестно кем и неизвестно когда поставленную тут, на этой, непонятно кем проложенной тропке, - козы? - и граната на конце растяжки… проволока, задетая подпаленной Славкиной кроссовкой, выдернет у гранаты чеку, и граната через положенное ей Богом Изобретателем время взорвётся. Славке достанет этого времени… секунд этих, чтобы вернуться из своих мальчишеских мечтаний об этом дурацком, - таком красивом, серебром и рогом тура отделанном ножике, - вернуться сюда, ко мне, в эти проклятые горы… И он успеет меня оттолкнуть, - эх, Сладкоежка, учили мы тебя, учили… уж если задел чего, по запару, ногой, - всё! - вались сейчас же! Падай… А упаду я, упаду от Славкиного толчка, - последнего в жизни нашего прикосновения, - а он левым боком примет всю группу осколков, идущую в наш сектор… почти всю. Мне достанется совсем ничего… в грудь, и в бедро… пустяки, и после худшего выживают…