Зависимость - [15]
Дом стоит в низине, позади него — пшеничное поле, у обочины дороги — взъерошенная трава и кусты дикой малины, а рядом спуск к нему скрывают косо проросшие сосны. С одного конца дома — большая гостиная со старой печью, с другого — комнатушка с двумя кроватями, где мы лежим так близко друг к другу, что я различаю размеренное дыхание Эстер, на мгновение просыпаясь в ночи. Я сплю с Хэлле и ощущаю себя спокойной и счастливой от прикосновения ее маленького теплого тельца. Днем она греется в коляске на солнце, но, как и я, загорает плохо. У нас обеих светлая кожа. К Эстер же загар прилипает уже через несколько дней. Даже зубы ее кажутся белее, и на смуглой коже белки глаз напоминают влажный фарфор. Утром я просыпаюсь первой, потому что Эстер нужно спать подольше. С большим трудом растапливаю печь дровами, купленными у фермера, что живет неподалеку. У него же мы берем молоко и яйца. Печь дает больше дыма, чем огня. Разжигать приходится несколько раз, прежде чем что-то получается. Я готовлю чай и намазываю масло на хлеб, иногда подаю Эстер завтрак в постель. Ты меня так совсем избалуешь, радостно заявляет она, потирая со сна карие, цвета лежалой листвы глаза. Длинные черные волосы падают на ровный лоб. Дни проходят за длинными прогулками, болтовней и играми с Хэлле, у которой вылез первый зуб. В деревне я раньше никогда не бывала — меня поражает это безмолвие, непохожее ни на что знакомое мне прежде. Я ощущаю что-то напоминающее счастье и размышляю: наверное, это и есть наслаждение жизнью. По вечерам я часто гуляю одна, пока Эстер присматривает за Хэлле. Я замечаю, что запахи с поля и из соснового бора усиливаются. Окна желтыми квадратами светятся в темноте, и я представляю, чем занимаются люди в конце дня. Муж сидит и слушает радио, жена штопает носки, вынимая их из большой плетеной корзины. Чуть погодя они зевают и потягиваются, выглядывают в окно — какая там погода? — обмениваются парой слов о завтрашней работе, а потом идут в постель на цыпочках, чтобы не разбудить детей. Желтые квадраты гаснут. Во всем мире закрываются глаза — засыпают города, засыпают дома, засыпают поля. К моему возвращению Эстер готовит ужин — жарит яйца или что-нибудь в этом роде, готовкой мы себя не утруждаем. Зажигаем керосиновую лампу и говорим часами, иногда делая долгие паузы, в которых нет напряжения и пыла, как в молчании между мной и Эббе. Эстер рассказывает о детстве, о непорядочном отце и нежной, терпеливой маме. Я тоже делюсь детскими воспоминаниями, и наше прошлое стоит меж нами светящейся стеной, наводненной жизнью. Череду спокойных дней перебивают только приезды Хальфдана или Эббе. Иногда они появляются вместе на велосипедах — запыхавшиеся и вспотевшие. Когда они рядом, нам очень хорошо, но еще больше мне нравится быть наедине с Эстер. Своими застиранными рубашками и длинными штанами, ртом с опущенными уголками и вздернутой верхней губой она напоминает мальчишку.
В теплые дни мы моемся на краю поля. Тело у Эстер смуглое и сильное, груди большие и крепкие. Она немного выше меня и шире в плечах. Я захожусь визгом, когда она льет на меня холодную воду, — кожа синеет и покрывается мурашками. Когда наступает ее черед, Эстер спокойно подставляет тело под струи и позволяет солнцу обсушить ее гладкие блестящие руки и ноги, растянувшись в траве, словно распятая. Кажется, я смогла бы так жить до конца дней. Думать об Эббе и о наших вечных проблемах всё сложнее.
Нива налилась золотом и колышется на ветру под тяжестью зрелых зерен. Обычно по утрам мы просыпаемся под зов кукушки рядом с домом — он то приближается, то удаляется, будто ей нравится нас дразнить. В конце концов одна из нас выползает из постели, еще опьяненная сном, открывает верхнюю створку двери и хлопает в ладоши, чтобы прогнать птицу. Через час далеко в поле начинает грохотать жатка, и солнце поднимает свой желтый лоб над сосновым бором. Я рассматриваю Эстер, пока лежа кормлю Хэлле. Думаю о том, что скоро нам предстоит разъехаться и вернуться к своим мужьям. Думаю о Рут, подруге детства, и теплое чувство овладевает мной и бесцельно водит по пространству. Может быть, спрашиваю я только проснувшуюся Эстер, пора заканчивать с кормлением? Ну да, произносит она с улыбкой, не похоже, чтобы девочка нуждалась еще в чем-нибудь, но немного твердой пищи не помешает. Правда, тогда ты потеряешь свою красивую грудь.
Я возвращаюсь домой к обгоревшему на солнце Эббе. Первые экзамены он сдал на самые что ни на есть плохие оценки, но все-таки сдал. Он искренне рад встрече со мной, и в его объятиях я осознаю, что моей фригидности как не бывало. Рассказываю ему об этом, и в ответ он обещает, что больше ничто на свете не разлучит нас снова. Я тоже так считаю. В последнее время я часто думаю о маленьком загорелом мальчишеском лице Эстер с угрюмыми уголками рта и о том, как непостижимо она стала причиной нашего с Эббе сближения.
9
Осенью в свет выходит моя книга — она повсюду получает хорошие отзывы, за исключением газеты «Социалдемократен», где Юлиус Бомхольт разносит ее в статье на две колонки под названием «Побег из рабочего квартала». Помимо прочего, он пишет, что в книге нет «и проблеска благодарности». И дальше: «Не хватает описания наших молодых и крепких парней из союза Социал-демократической молодежи Дании». Но мне никогда не встречался хоть кто-нибудь из них, плачу я в кружку с эрзац-чаем, как же мне их описывать? Эббе делает всё, чтобы утешить меня, но я совсем не привыкла к несчастьям такого рода и вою, словно скончался кто-то из близких родственников. Когда мы с Вигго Ф. приходили к нему в гости, он так со мной любезничал, причитаю я. Эббе думает, что Бомхольт, как и Бьярнхоф, оскорблен моим уходом от Вигго Ф., поэтому рецензия наполнена злобой, будто за ней кроются личные мотивы. Грэм Грин как-то писал, говорит Эббе и упирается взглядом в потолок, как и всегда, когда он о чем-нибудь задумывается, что с человеком, ни разу не потерпевшим провала, — точно что-то не так. Я поддаюсь его утешениям, вырезаю все рецензии за исключением плохой, ведь она мне всё равно безразлична, и отправляюсь к отцу. Он вклеивает их в уже наполовину заполненный альбом для вырезок обо мне. Могла бы, с укоризной произносит он, и умолчать, что я сплю на диване, повернувшись к гостиной лоснящимся от потертостей задом. Я ведь не всё время сплю, и штаны мои не изношены. Но ведь никто не знает, что это ты, говорит мама, в любом случае мать в книге совсем не похожа на меня. Я одолжила книгу женщине в молочном магазине, рассказывает мама, а та поинтересовалась, каково это — иметь дочь-знаменитость. Прежде продавщица всегда держалась со мной надменно.
Тове знает, что она неудачница и ее детство сделали совсем для другой девочки, которой оно пришлось бы в самый раз. Она очарована своей рыжеволосой подругой Рут, живущей по соседству и знающей все секреты мира взрослых. Но Тове никогда по-настоящему не рассказывает о себе ни ей, ни кому-либо еще, потому что другие не выносят «песен в моем сердце и гирлянд слов в моей душе». Она знает, что у нее есть призвание и что однажды ей неизбежно придется покинуть узкую улицу своего детства.«Детство» – первая часть «копенгагенской трилогии», читающаяся как самостоятельный роман воспитания.
Тове приходится рано оставить учебу, чтобы начать себя обеспечивать. Одна низкооплачиваемая работа сменяет другую. Ее юность — «не более чем простой изъян и помеха», и, как и прежде, Тове жаждет поэзии, любви и настоящей жизни. Пока Европа погружается в войну, она сталкивается со вздорными начальниками, ходит на танцы с новой подругой, снимает свою первую комнату, пишет «настоящие, зрелые» стихи и остается полной решимости в своем стремлении к независимости и поэтическому признанию.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.