Завидная наша судьба - [40]

К нам подошли советские врачи. Что делать с ранеными? Увезти их невозможно. Предлагаю оставить их на попечение колхозников, а врачам и медсестрам присоединиться к нам. Они отказались. Без них раненые погибнут. Их долг — до конца оставаться на посту. Крепко жму руку этим благородным людям. Обходим раненых. Они лежат в избах на полу, на соломе, покрытой солдатскими плащ-палатками. Окровавленные бинты, запах лекарств и гноящихся ран. Хриплое дыхание, стоны. При тусклом свете коптилок вглядываюсь в измученные лица. Несчастные понимают, что мы ничем не можем помочь. Просят только сообщить об их судьбе родным да крепче бить врага.

Велю привести обезоруженных немцев. Говорю им, что сейчас мы дарим им жизнь. Но если что случится с ранеными русскими — пусть пеняют на себя, всем будет капут. Немцы обрадованно улыбаются, кивают:

— Гут! Гут!

С болью в сердце уходили мы из деревни.

Шли не отдыхая. Падал мокрый снег. Одежда разбухла, стала невыносимо тяжелой. На сапоги налипали пудовые комья грязи. Мы устали. Хотелось упасть на раскисшую землю и лежать, лежать, лежать. Но мы шагали и шагали на юго-восток.

В полдень 17 октября подошли к деревне Коптево, Знаменского района, Смоленской области. Немцев здесь не было. Мокрых, еле живых от усталости, нас приютили колхозники. Хозяйка дома, в котором я остановился, Татьяна Никаноровна Авдеенко[23], приветливая, гостеприимная женщина, отнеслась к нам как к родным. Утолив голод, мы заснули мертвым сном. А на рассвете нас разбудила встревоженная хозяйка и сказала, что деревню окружают фашисты. Поднимаю своих товарищей. Выскакиваем из хат, бежим к реке — хозяйка сказала, что там есть лодки.

Действительно, лодки оказались на месте. Но они  были прикованы цепями к столбикам, врытым в земли. Разомкнуть цепи было нечем. Пускаю в дело трофейный парабеллум. Его тонкий ствол вполне заменил нам ломик. Выдернули скобы из столбиков, оттолкнули лодки от берега. Через несколько минут мы уже были на другом берегу, в густом лесу.

* * *

Много дней мы скитались по земле, занятой врагом. Были стычки с гитлеровцами. Смерть подстерегала на каждом шагу. Мы выжили лишь потому, что нам помогали советские люди, помогали, хотя знали, что за это их ждет жестокая расправа.

Крестьяне с тревогой спрашивали нас:

— Правда, что немцы взяли Москву, а японцы подошли к Уралу?

— Не верьте этой чепухе, — отвечали мы. — Фашисты не гнушаются никакой ложью, чтобы обмануть наших людей, сломить их волю.

Спрашиваем крестьян:

— А что с вашим колхозом? Разогнали его фашисты?

— Нет, сказали, что колхозы они не трогают.

— Это вражеская уловка, товарищи. Не верьте фашистам. Они хотят сыграть на вашей привычке к коллективному труду, на вашем доверии к колхозам. Для врага это удобный способ использовать созданное вами общественное богатство, запасы хлеба, поголовье скота.

— Что же нам делать?

— Немедленно разбирайте все по домам. Только учет ведите, кто что взял. А придут наши, вы опять сложите колхоз.

Такие разговоры я вел с крестьянами в каждом селе. Не раз я мысленно спрашивал себя: «А правильно ли ты, коммунист, ведешь себя? Ведь тебя на такие инструкции никто не уполномочивал. Вот ты пробьешься к своим, обязательно пробьешься, и должен будешь дать отчет партии о том, что сделал и как делал...»

Но эти сомнения быстро проходили. Я был уверен в своей правоте, ибо партию я чувствовал сердцем и носил ее в сердце, и, пожалуй, свою близость к ней чувствовал здесь, в тылу врага, еще сильнее, чем раньше, когда был в родной партийной среде. 

В последующие восемь дней ничего существенного не произошло, если не считать внезапных стычек с мелкими группами немцев, в основном на дорогах, когда нам приходилось их пересекать. Вдоль дороги мы двигаться избегали, чтобы не нарваться на засады.

26 октября еще засветло мы подошли к деревне Клины (в пятидесяти километрах западнее Серпухова). Разведали, что в деревне немцев нет, но совсем близко стоят их части. Рискованно здесь располагаться, но иного выхода нет: людям надо обсушиться и отдохнуть. Стояла по-прежнему сырая погода, беспрерывно шел снег, который долго на земле не залеживался и таял. Сырость пронизывала насквозь. Мы мечтали о тепле и сухой одежде, как о несбыточном счастье. С мерами предосторожности вошли в деревню и, узнав, где живет председатель колхоза, двинулись к нему (в это время, как уже говорилось, гитлеровцы еще не ликвидировали колхозы, хотя начали понемногу забирать из них скот). Во дворе нас встретили двое чернобородых мужчин, очень хорошо одетых; один даже, как мне сейчас помнится, был в черной куртке с каракулевым воротником и в такой же шапке. Он рубил хворост на дворе.

На мой вопрос, кто председатель колхоза, мужчина грубо спросил:

— А в чем дело?

Думая, что это и есть председатель, и удивленный его тоном, я спокойно изложил свою просьбу: устроить нам ночлег и накормить мне из колхозной кладовой, если ее еще не разграбили немцы.

— Убирайтесь отсюда!.. Командиры!.. Конец вам и всей вашей коммунии... Сбежали все от немцев. Дали они вам духу. Так вам и надо. Вон отсюда, вшивая команда!

Стоявший рядом второй бородач злорадно захохотал и тоже предложил нам убираться.