Завидная наша судьба - [37]

Федор Тимофеевич резонно отверг мое предложение, заявив, что у меня хоть и неполная, но дивизия, а у него нет и десятка бойцов. Так что старшим командиром остался я.

В сумерках огонь противника стал слабее. Это облегчило организацию переправы. Посланные мной разъезды возвратились с весьма неутешительными донесениями: берега топкие, болотистые, река широкая — не менее четверти километра, противоположный берег занят небольшими гарнизонами немцев, расположенными друг от друга на расстоянии восьмисот — тысячи метров. Наиболее подходящим местом признан плес в трех километрах восточнее шоссейного моста. Ближайший немецкий гарнизон на том берегу — в деревне Степаньково, в шестистах метрах западнее намеченного места. Ночь была темной, словно сама природа хотела выручить нас.

Ощупью вышли к реке, держа лошадей в поводу. Посылаем несколько всадников проверить глубину реки и характер противоположного берега. Но, как ни бились конники, ни одна лошадь в воду не пошла. Лошади пугались топкого дна и холодной воды. Тогда вызвались три смельчака. Оставшись в одном белье, они вошли в ледяную воду, таща за собой длинную веревку, связанную из арканов для сена.

Вслушиваемся в удаляющиеся всплески. Люди плывут в ледяной воде. Только подумаешь об этом и невольно сам ежишься. С замиранием сердца следим за веревкой. Вот она натянулась. Значит, немцев нет. Радостный вздох вырывается у всех. Теперь мы тревожимся за пловцов. Один остается там, а двое должны вернуться. Снова томительное ожидание. Но вот они на нашем берегу. Собираем сухие попоны, укутываем смельчаков, даем хлебнуть водки.

Но все же как переправляться? Как быть с ранеными? Кони не идут в воду. А что, если использовать кузова  повозок — тачанок? Они без щелей, значит, тонуть не будут. Приказываю снять один кузов и испытать на воде. Результат превзошел все ожидания. Кузов свободно держит трех человек. Теперь надо загнать в воду лошадей. Пробуем нескольких связать цепочкой — каждую поводом за хвост впереди идущей. В голову ставим самую послушную. Ее тянут за повод с импровизированного парома. Неохотно, но все-таки лошади вошли в воду. Снимаем с ходов еще шесть кузовов и пускаем их вместо лодок.

Переправа началась. Кто — в кузовах повозок, кто сидя на лошадях. Лошадям, имевшим дурную привычку ржать, обвязали морды. Ракеты взвивались довольно часто, но туман и падающий крупными мокрыми хлопьями снег надежно укрывали нас. Главное — соблюдать полнейшую тишину и спешить, чтобы переправиться до рассвета.

Первыми высадились на том берегу разведчики и пулеметчики, которые заняли оборону. Затем начали переправлять раненых. Посылаю туда и нескольких командиров, чтобы сразу организовать управление переправившимися подразделениями. Но вот к кузову-лодке подбегает какой-то боец в короткой шинели с винтовкой в руке (значит, не кавалерист) и истерично кричит:

— Сейчас же посадите меня, а то открою огонь — пусть немцы услышат и перестреляют вас всех.

Еле сдержав себя, подхожу к нему, объясняю, что в первую очередь переправляем раненых. Ничего не слушает, орет, ломится в кузов. Немцы услышали — над рекой взвилось несколько ракет, ударили автоматные очереди. К паникеру потянулись сразу десятки рук. Схватили, зажали рот. Покончили с ним мгновенно и без единого выстрела: суровы были неписаные законы войны.

Часам к пяти утра все люди были уже на правом берегу. Сыплет мокрый снег, временами переходящий в холодный дождь. Все вымокли до нитки. Бойцы забиваются в пещеры и какие-то землянки, вырытые в склоне берега.

Ждем возвращения разведчиков. Перед ними поставлены две задачи: найти свободные участки для прохода на юг и связаться с группой Лукина, которая, выполняя приказ командующего фронтом, должна тоже продвигаться на юг, в район Стогово для встречи с 20-й армией  Ершакова. Мы так и не встретились с ней. Михаила Федоровича Лукина мне довелось снова увидеть только в 1954 году. Во время одной из встреч, в ноябре 1962 года, он подробно рассказал, что случилось с ним и его товарищами.

Покинув район командного пункта, группа командиров во главе с Лукиным и Болдиным двигалась на юго-запад. На второй день во время перестрелки с противником Лукин был ранен в ногу осколком мины. Идти он не мог, и его несли товарищи. Добрались до какого-то леса, нашли здесь покинутые землянки. Лукина поместили с тяжелораненым начальником особого отдела 24-й армии. Спустя несколько минут раздался крик:

— Немцы!

Затрещали выстрелы. Раненые с трудом выползли из землянки. Начальника особого отдела фашисты схватили и расстреляли сразу. Лукину в суматохе перестрелки удалось было скрыться в кустах, но он получил еще две раны — в уже поврежденную ногу и в руку (рука и сейчас мертва — перебиты нервы) — и потерял сознание. Очнулся уже в немецком госпитале. Ему ампутировали ногу. До конца войны пробыл он в фашистских застенках. В плену генерал вел себя с достоинством, как подобает настоящему советскому патриоту[22].

Сейчас М. Ф. Лукин в отставке, живет в Москве, работает в Комитете ветеранов войны.

Уже на противоположном берегу реки мы спохватились: нет комиссара дивизии А. Г. Полегина. Я был удручен и потрясен. Поиски ни к чему не привели. Только в 1942 году мне стало известно, что А. Г. Полегин воюет комиссаром кавалерийского корпуса. Мы списались. Оказалось, что во время боя на шоссе комиссар присоединился к группе бойцов, отрезанной от основной нашей колонны, и вместе с ней перешел линию фронта. В 1942 году Александр Гаврилович Полегин погиб в бою.