— Мамочка, — шопотом сказала она, — скажи папе, что у меня все пятерки, что меня уже приняли… — и, чтобы маме было понятнее, она растопырила пальцы, подняла одну руку кверху, а другой потрогала галстук…
Но мама не видела и не слышала ничего. У нее были свои какие-то разговоры с папой, и Женя решила не мешать ей. Она тихонько, на цыпочках вернулась к столу, осторожно подняла стул и села на свое место.
А Георгий Иванович после этого разговора до Индийских доков доехал на автобусе, а дальше пошел пешком.
Погода, и без того скверная, испортилась окончательно: туман стал вдвое гуще, и сквозь туман медленно падал с неба мокрый, противный снег. Прохожих на улицах не было, а если и были, туман и снег превращали их в невидимок. Но Георгий Иванович хорошо помнил дорогу, и ему даже нравилось, что на улицах так пустынно.
Он шел, думал о Ленинграде и как будто еще слышал дорогие голоса.
Вдруг ему показалось, что кто-то плачет. Он остановился, прислушался. Может быть, это капли падают на мокрый снег?
— Кто там? — крикнул он по-английски, но никто не ответил.
Тогда, осторожно ступая, Георгий Иванович пошел на звук. Наконец в глубокой нише темного подъезда он заметил маленькую фигурку.
— Кто это? — снова спросил Георгий Иванович, и голос, совсем слабый, ответил по-английски:
— Это я, Дженни, мне очень холодно…
Георгий Иванович нагнулся, взял девочку на руки. Она была легкая и зябко дрожала с ног до головы.
— Откуда ты, девочка, что с тобой? — сказал Георгий Иванович.
— Мне очень холодно… очень холодно… — шопотом ответила девочка и замолчала.
Георгий Иванович хотел было постучать в дверь, но раздумал. Еще спросят, чья девочка, откуда? А что он ответит? Лучше — на пароход, отогреть, расспросить, разобраться… И он быстро зашагал к берегу.
На пароходе он прошел прямо к доктору. Тот удивился:
— Кто это у вас, Георгий Иванович?
— Не знаю, доктор, это по вашей части. Сделайте все, что необходимо.
— Есть! — коротко ответил доктор и вместе с капитаном пошел вниз, в судовой лазарет.
Там он надел белый халат, снял с девочки рваное клетчатое пальтишко и уложил ее на койку. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Спутанные волосы наполовину закрывали ее худое, бледное лицо.
Доктор быстро ощупал ей ноги, руки, послушал сердце, приподняв веки, заглянул в глаза…
— Пока ничего особенно страшного… — сказал он наконец. — Упадок сил от истощения и холода. Горячая ванна, тарелка бульона и теплая постель — вот и все, что ей нужно сейчас.
— Отлично, — сказал капитан. — Если ей будет лучше, пошлите за мной, если будет хуже, тоже, конечно, пошлите, — и, осторожно прикрыв дверь лазарета, он пошел к себе в каюту.
В это время городские часы на башне отбили шесть ударов. А еще через два часа в каюту постучал кочегар Бабаев. Это доктор послал его за капитаном.
Георгий Иванович спустился вниз, в лазарет. Девочка в полосатой матросской рубашке сидела на койке, свесив босые ноги. Рубашка висела на ней мешком, из-под закатанных рукавов торчали тонкие ручки. Она робко озиралась по сторонам.
— Здравствуй, девочка, — сказал Георгий Иванович. — Как тебя зовут?
— Добрый вечер. Меня зовут Дженни Сандерс, а вас как? — ответила девочка и улыбнулась.
Георгий Иванович тоже улыбнулся, и — странно — ему показалось, что Дженни чем-то напоминает его Женю, а кочегар Бабаев решил, что эта девочка, как две капли воды, похожа на его Варю. А ведь Женя и Варя были совсем не похожи.
— У тебя есть родители? — спросил капитан.
— У меня есть папа. Его зовут Джордж Сандерс…
— А где вы живете?
— Мы?.. Мы нигде не живем… С тех пор, как папа потерял работу, мы ночуем где придется.
— А что делал твой папа?
— Он был машинистом на кране, а потом он воевал… А потом, — Дженни вдруг заплакала, — а потом… он просил хлеб на улицах… И сегодня его увели в полицию…
— Ну, не плачь, Дженни. Скажи-ка, ты учишься?
— Я училась, только очень давно… Я немножко умею читать, больше я ничего не знаю…
Пока шел этот грустный разговор, кочегар Бабаев сходил к себе в каюту и вернулся с парой маленьких ярких платьев. Это он вез Варе в подарок, а теперь достал из чемодана и разложил на койке.
— Скажите ей, Георгий Иванович, — сказал он, — пусть выбирает, которое нравится. Ей, пожалуй, как раз впору будет, только чуть широко…
Капитан перевел эти слова. Глаза у Дженни загорелись, но она отвернулась и сказала:
— Я не могу взять, мне стыдно…
— Ничего, Дженни. Здесь все друзья, — начал было капитан, но в эту минуту вошел радист Василий Васильевич и сказал укоризненно:
— Сколько же можно, товарищи? К столу, к столу… Через четверть часа Новый год, а они вот где сидят, беседуют…
— Так нельзя же, Василий Васильевич, бросить девочку, — возразил капитан.
— А зачем бросать? Берите с собой. Уж кому-кому, а ей-то самое место на елке… А ну-ка, быстро одевайся, вытри слезы и причешись, — сказал Василий Васильевич по-английски и так страшно зашевелил усами, что Дженни вся съежилась. — Чтобы в пять минут быть готовой! — он строго взглянул на Дженни и достал из кармана часы.
— Вот только на ноги что ей обуть? — добавил он по-русски и оглянулся. — Тащи-ка, доктор, свои пимы, у тебя нога небольшая.
