Заветы Ильича. «Сим победиши» - [194]

Учредить тройку при Политбюро — Дзержинский, Зеленский, Склянский — «для подготовки необходимых мер в случае каких-либо замешательств, подготовки групп надежных товарищей, если понадобится дать объяснения рабочим и т. д.»

«Собраться сегодня еще раз около 9 ч. вечера»¹.

В тот же день была разослана шифротелеграмма «Только для президиумов губкомов, обкомов и национальных ЦК.,

Политбюро считает необходимым поставить вас в известность о наступившем серьезном ухудшении в состоянии Владимира Ильича…

Т. Ленин почти утратил способность речи при сохранении ясного и отчетливого сознания. Врачи признают положение тяжелым, не отказываясь, однако, от надежды на улучшение… В тревожные для партии и революции дни ЦК твердо рассчитывает на величайшую выдержку и сплоченность всех руководящих организаций партии. Более чем когда либо губкомы должны быть в курсе настроений массы, чтобы не допустить никакого замешательства. По поручению Политбюро секретарь ЦК И. Сталин»^11051106.

На следующий день, 12-го, как пишет Кожевников, он с утра поехал на вокзал встречать профессоров Фёрстера и его бреславского коллегу — терапевта О. Миньковского. Прямо с вокзала направились в Кремль на совещание членов Политбюро, а после этого к Ленину. Констатировали: «почти полная афазия», «сознание ясное». Затем «снова, все четверо [Фёрстер, Минковский, Крамер, Кожевников — ВЛ] были в Политбюро. Решено с сегодняшнего дня печатать бюллетени»¹.

Судя по указанным выше решениям, члены Политбюро ЦК полагали, что смерть может наступить в любой момент. И все основания для этого были. Но, как и прежде, даже после столь резкого ухудшения, болезнь продолжала вычерчивать свои непонятные и переменчивые кривые. И когда вечером 12-го врачи вновь пришли к Ленину, — «он был гораздо бодрее, чем утром, говорил не только отдельные слова, но и части фраз»^11071108.

С самого начала болезни Владимир Ильич скептически относился ко всем заверениям родных и медиков, надеявшихся на выздоровление и благополучный исход. Но пока оставалась возможность работать, он готов был претерпеть все — и мучительную бессонницу, и головную боль, и периодические «кондрашки», и даже самые неприятные медицинские процедуры. А когда Мария Ильинична стала уговаривать его поменьше заниматься делами, он ответил ей очень просто: «У меня ничего другого нет».

Ленин был убежден, что болезнь развивается по каким-то своим законам и полным устранением от всякой деятельности нельзя ни остановить, ни замедлить ее ход. «Ленин никогда не говорил этого, — написал профессор Фёрстер, — но он всегда это чувствовал. Работа для него была жизнью, бездеятельность означала смерть»¹¹⁰⁹.

И задолго до этих мартовских дней 1923 года Ленин твердо решил: паралич и утрата речи — это конец. Жизнь, утратившая свою ось и свой смысл, жизнь, как сугубо физиологическое существование — ему не нужна. Значит, пора ставить точку. И он имеет право на эвтаназию.

10 марта он отказывается принимать пищу. Затем перестает принимать лекарства. Но смотреть на причиняемые этим решением страдания близких для него было нестерпимым. И вечером 13-го он опять соглашается на уколы, а 14-го на кашу и кофе с молоком, и при этом «безнадежно махнул рукой и как бы хотел сказать, что “все это ни к чему”».

Кожевников, который до встречи с Владимиром Ильичем не испытывал к нему особых симпатий, в этой связи позволил себе сделать «немедицинскую» запись:

«Всегдашняя деликатность, заботливость о других, нежелание быть кому-либо в тягость, сказывается у В.И. и теперь, когда состояние его здоровья внушает серьезные опасения. До чего же глубоко должны в нем сидеть эти качества. Это одна из основных черт его характера и это-то заставляет, при близком с ним общении, привязываться к нему все больше и больше».

А как медик и дежурный врач Кожевников пишет о своем пациенте: «Лицо по-прежнему крайне грустное. В.И. все время пытается что-то сказать, но это ему не удается, понять его почти невозможно. Это волнует, огорчает В.И., он расстраивается этим. Бесконечно грустно смотреть на его беспомощность. Выражение глаз при этом такое грустное, что смотреть на него невозможно»¹.

Ленин все еще надеялся, что Крупская выполнит свое обещание. Ведь со времени смерти Лафаргов у них в этом было полное взаимопонимание. Но помочь любимому человеку уйти из жизни ей было не по силам.

Валентинов, бывший в курсе всех слухов, ходивших по Москве, полагает, что именно в этот момент внутри Политбюро разгораются страсти по вопросу о лидерстве в партии и поводом для них якобы становится статья Карла Радека.

14 марта «Правда» выпустила специальный номер, посвященный 25-летию I съезда РСДРП. Надо напомнить, что тогда, как и до революции, большевики не считали себя раскольниками, отколовшимися или отпочковавшимися от РСДРП. Наоборот, они полагали, что являются прямыми преемниками исторических традиций революционной российской социал-демократии, и вели счет своим съездам с 1898 года. Поэтому 25-летие I съезда фактически отмечалось в 1923 году как

25-летие Коммунистической партии^11101111.

Со статьями, связанными с этим юбилеем, на первых полосах «Правды» выступили Каменев и Зиновьев. Тут же была статья Сталина «К вопросу о стратегии и тактике русских коммунистов» и Троцкого «Мысли о партии». Далее шли статьи Сафарова, Преображенского («Вождь партии»), Н. Осинско-го («Ленин»), Радека, В. Соколова, В. Дубовского, С. Малышева, А. Бубнова, Е. Ярославского. Из «стариков» со статьями выступили — делегат I съезда РСДРП Б. Эйдельман, Кржижановский, Лепешинский, Скворцов-Степанов, Рязанов («Маркс и РКП»), Из более молодых — ДБедный, Л. Каганович, М. Кольцов и другие.