Заветные поляны - [70]

— Что же ты, мама, что же так долго? Мы думали, заблудилась. — Нина ластилась, обнимала и целовала ее.

— Мама, — неуверенно сказал Виктор.

И тут Елене Ивановне захотелось после долгого трудного молчания открыться перед ними, рассказать. И подумала она: вот сейчас, если дать себе волю, можно все выложить и тогда… О, нет, нет. От этого дочь не будет счастливей. Не надо, не надо рассказывать. И она решила, что легенда о героически погибшем отце будет для детей правдой и в трудную минуту прибавит им сил…

Вошли в избу. И сели за накрытый стол, чтобы поужинать, поговорить, посмотреть друг на друга, вспомнить-перечислить приглашенных. Елена удивилась, как много у нее близких, необходимых людей, родственников. Виктор сказал, что родственников у него нет, друзья есть, но они далеко, там, на Камчатке, где живет его отец. О матери же он ничего не сказал, ни слова. Елена не решалась расспрашивать — видела, понимала: этот разговор Виктор настойчиво обходит…

Елена Ивановна в отличие от других женщин поселка не умела докучать расспросами. Детям хорошо, любят друг друга, обо всем договорились — вот и ладно. Что надо, сказали. Виктор признался: в детдоме воспитывался, пока отец был в госпитале, целых три года отца-то после окончания войны лечили, теперь мастером на строительстве работает. Жаль, конечно, хотелось бы повидаться и с отцом жениха, да что поделаешь, если он так далеко проживает… Обещался позднее побывать, пока никак нельзя: электростанцию, говорит, пришло время государственной комиссии предъявить. Вот ведь как совпало. И молодым не терпится: перед поездкой на преддипломную практику расписаться надо, чтобы не… скучать в разных сторонах. Решили: на Камчатке можно вторую свадьбу справить, а здесь для мамы надо сделать радость. Правильно, поди, решили. Нынче все как-то по-своему, в спешке да впопыхах. Или станешь препятствовать в самые счастливые деньки? Все приготовила, не хуже, чем у людей: пускай дочь радуется. Самой не довелось свадебное счастье испытать, пусть хоть дети теперь…

Так рассуждала она, представляя себя в те давние дни, которые вспоминаются по ночам с болью в сердце, и если уж вспомнятся — не уснуть, сколько ни мечись, ни комкай подушку — сон не ухватишь: все будет представляться как с ним, с Андреем, ходила по улице, как выбирала для него дорожку поровнее…

В госпиталь его привезли ясной весенней ночью. Елена пришла на дежурство и по печальным лицам подруг поняла, что поступил тяжелораненый.

Он лежал вниз лицом. Она бросилась к нему, словно узнала в нем самого близкого человека.

Он простонал.

— Извините. Мне показалось. Мне показалось: меня зовут. Я слышал голос… — Он снова простонал. — Все, все! Конец. Это галлюцинации…

— Не отчаивайтесь. Вы в госпитале… Как вас звать?

— Андрей, — после долгого молчания ответил он и снова уткнулся, обхватив голову напряженными руками.

…Однажды Андрей признался, что снова видит мир, но… ее глазами. Тогда еще в нем жила надежда. И он боролся. Но после года мучений и томительной подготовки к последней решающей операции, надломился, потому что понял тщетность своих надежд, представил будущую жизнь и уже не скрывал мыслей о никчемности существования. И только тогда признался, что ничего не писал домой молоденькой жене, с которой и жил-то всего двадцать семь дней.

Елена тайком от него разузнала адрес жены и чистосердечно написала обо всем. И жена приехала. Худенькая, бледная, но не по тем временам форсистая. Она вела себя спокойно, как-то равнодушно даже.

— Идите же, идите, — Елена легонько подтолкнула женщину. — И никаких слез. Ему нужны силы.

— Андрейчик, неужели это ты? — с ужасом спросила жена.

Елена не выдержала, выбежала в сад…

Жена побыла всего один день и уехала. Елена провожала ее до вокзала. Простились, не встречаясь взглядами.

Еще почти год пролежал Андрей в госпитале. И ни разу Елена Ивановна не заговорила о жене.

Он вскоре, очевидно, принял какое-то окончательное решение, поставил перед собой цель. Чаще выходил из палаты, за пределы госпиталя, в город. Елена молча двигалась за ним. Андрей ходил стремительно, сердито как-то и часто спотыкался, падал. Когда ему совсем неловко было подниматься, она подбегала, помогала, но он требовал, чтобы не мешала.

Пришло время расставаться…

Уезжая к матери на Алтай, он надеялся, что рано или поздно вернется туда его жена и он сможет ее образумить. А Елене сказал, что ничего никогда не забудет и чувствует себя виноватым… Она пожелала ему счастливого пути и призналась, что всегда будет за него волноваться.

— Леночка, Елена, милая Лена. Думаю, ты понимаешь меня. Я прошел почти всю войну и остался жив… Надо вернуться. Я должен вернуться к жене, несмотря ни на что, потому что уходил от нее на фронт. Я хочу верить. Надеюсь. В такое время она просто могла сбиться… Она молода.

— Понимаю, Андрюша. Нельзя иначе, нельзя… Но если… — Елена не договорила, она сама испугалась того, что хотела сказать: ведь у нее никаких прав не было.

— Я должен. Ты прости, пожалуйста… За все, за все тебе спасибо. Вот адрес моей мамы. Если можешь, пиши.

Проводив его, она, одинокая, долго стояла на перроне, смотрела на фиолетовый осенний лес, в который умчался торопливый поезд. Над синими рельсами кружились последние оранжевые листья осин…