Заветные поляны - [43]

«Как прекрасно было тогда».

«Такое уже не повторится?»

«Люди меняются, милый. Люди меняются, только любовь не проходит».

«Неужели это правда?»

«Ты такой торопливый».

— Не разговаривать! — требовали мальчишки. — Веселей шагай!

«Пленных» по приказу бригадира доставили на средину поляны, где были обметаны три стожара. И «разлучили» их: девушку — стог выстаивать назначили, а парня — копны подтаскивать.

День, прокаленный солнцем и азартной работой, показался долгим, но радостным. Гребцов и метальщиков поторапливали клубистые облака, готовые потемнеть и обрушиться ливнем. И все-таки была надежда: а вдруг гроза пройдет стороной. Сено свозили на середину поляны. Дела хватало и машинам, и лошадям, и людям. Тут же работал стогометатель. И вручную складывали в высокие стога. Василий поспевал всюду, распределял рассортированное сено: это — для телят, это — коням пойдет, а вот листюжник — для овечек. Он расторопно ходил с вилами, ловко набирал то большущие, то маленькие и плотные «пластики», с размаху вхлопывал их в растущий стог, который тщательно выкладывал, чтобы красиво получалось, чтобы стояльщицу Настеньку не подвести. В деревне ведь так: плохой, кособокий стог выстояла — значит, неумеха, жених нескладный, недомовитый достанется или корявый какой-нибудь. Василий говорил: «Стогометатель — штука хорошая, но навильничками душевнее».

Облака к вечеру так и растаяли, не обронив на поляну ни одной капли. Виктор, изнуренный работой — он тоже старался изо всех сил, сидел в тени, поглядывал на высокий стог, на Настеньку поглядывал. А она будто бы и забыла, что он тут, ловко выкидывала вперед грабли, чтобы принять аккуратно набранные навильники. Коротко, украдкой раз взглянула на Виктора. Промелькнула улыбка на ее лице…

Василий подал на длинных «стожных» вилах вожжи, Настенька перекинула их за стожар, натянула — проверила надежно ли. Она спустилась по теневой, невидимой Виктору стороне. Там принял ее бригадир Бороздилов. Позавидуешь ему…

Мужчины и женщины сели возле стога передохнуть, поостынуть. И никакого, кажется, не было им дела ни до Настеньки, ни до отпускника. Можно бы подойти к ней, заговорить. Но куда-то подевалась городская смелость.

Колхозники собирались уезжать — много еще дел было дома. Загудели машины, зафыркали лошади. Промчались на конях подростки. Виктор смотрел им вслед и думал, что когда-то и сам считался лихим наездником. Настеньке нравилось держать коня под уздцы, пока он приспосабливал стремена… Сейчас подростки пронесутся по прохладному лесу, пропылят полями, ворвутся в безлюдную деревню и «займут ее с ходу», снова вернутся, чтобы встретить девчонок. Потом поставят коней, заботливо оботрут их сеном, проводят в выгон и, наперебой расхваливая своих скакунов, усядутся на огороде возле ворот. Начнут вспоминать самое интересное из прошедшего дня. Выйдет к ним Трофим и сыграет сначала походную фронтовую, затем про Каховку и, наконец, что-нибудь раздумчиво-печальное. Кого-то из ребят матери кликнут домой ужинать. Уйдут они нехотя. А потом соберутся опять возле знаменитой кривой березы, заведут споры-разговоры про зазнаистых девчонок, про самые необходимые профессии. И кто-нибудь так же, как когда-то Виктор, вздохнет: «Эх, так хочется далеко-далеко, туда, где еще никто не бывал».

А девчонки, их сверстницы, будут толпиться поодаль, хихикая поглядывать и о чем-то шептаться. Хотя те и другие давно уже в мечтах своих разобрались парами, домой разойдутся пока в одиночку, только самый решительный, такой, каким был Виктор, пробежит огородами к крыльцу своей избранницы, но, конечно, опоздает и долго простоит под окном, прислушиваясь, как она ходит там в избе…

Виктор представил себя вместе с Настенькой среди подростков и пожалел, что уже не вернется такое мечтательное доверчивое время, а верилось, что всегда будет так, и мыслей не возникало о каких-то однообразно серых городских днях…

Возле кострища в глубокой синей тени шалаша было прохладнее. Пока Аня готовила ужин, братья разговорились.

— Да, вот так, Витек… Такие дела. Жизнь идет своим чередом… Стареем потихонечку. Но год от года к лучшему продвигаемся. Сенокос взять: все по-другому. Сенаж, силос, мука сенная. Раньше знали только стога метать, частенько косить-то по заморозкам приходилось. На свою корову — годь, охапочки не возьми, пока на поле не управишься. Коровы теперь и те тактику сменили — по четыре тыщи надаивают. У доярок, сказывают, скоро двухсменка будет. Это Настенька тут пробивает… — Василий помолчал, вспомнив что-то свое, о чем вроде не хотел говорить, головой встряхнул, потрепал волосы, выбивая сенную труху. — На сколько ты меня моложе? На тринадцать? А я не чувствую, что в годах у нас большая разница. И Настенька мне про это говорила… Н-да, — он весело прищурился, — слушай, Настю-то тебе, пожалуй, не видать теперь, как своих ушей.

— Посмотрим, — рассердился Виктор.

— Ух ты, какой петух! Голосистый, когда самого касается. В город она не поедет, хоть и простит.

— Чего это не поедет? Да и сам больно-то не собираюсь ее туда заманивать, как скажет, так и будет.

— Уже все решил. Будто завтра свадьба. Поприглянется она к тебе.