Заветные поляны - [42]

— Поглядела бы мать, — тихо сказали в толпе. — Вишь, какой сокол вымахал. Была бы жива — и парень около дому прививаться стал.

Подошел Василий, порадовался:

— Ну, наехало работников. Сегодня постогуем, значит. С утречка сколь покосим, пока роса сходит, а там начнем сгребать кошенину.

— Так и будем. Давай-ка бригадир братцу косу позамашистее, спину хоть разомнет, — предложил Трофим, с легкой улыбкой глядя на Виктора. — Вон там, в овраге, где вчера начали, все равно я на своей стрекоталке там не возьму, — говорил он про конную косилку.

И вот уже, отвечая на шутки шутками, идет Виктор закашиваться вслед за братом. С первого взмаху ощутил понятность и плавность движений, почувствовал легкость в теле и радость в душе. Поодаль стояли женщины и, кажется, расхваливали его: ловко выкруживает косой, не забыл деревенскую работу, и статен-то, и красив, и на отца больно похож. Он косил и понимал, что в душе тает тяжесть последних дней. Встреча с земляками представлялась ему самой трудной. Ну как в глаза людям смотреть после того, как столько времени не заявлялся, будто пропал: был известный всем человек, с пеленок его знали, а он просто исчез, даже брату писал очень редко.

— Выше голову, — скомандовал брат. — Коси без наклона, даже с откидкой назад. Косье не перехряпни только, больше свободы косе, чтобы не гудела она от натуги, а вжикала. Не осрамись перед молодухами, вон они набежали.

И тут над оврагом раздался хохот. Рослая пышнощекая Любка Петухова, бывшая одноклассница, крикнула:

— Дядя Вася, ты долгожданного братика своего на тренировку в овраг запрятал, от людей подальше, чтоб не сглазили такую ягодку-конфетину. А ну, девки, айда сюда новенького обкашивать, пусть узнает наших.

И подбежала, крепко обняла Виктора:

— Чего обомлел-то, не узнал, что ли? А мы все те же, а мы все прежние. Только вы, гляжу, небрежные. Не узнал, что ли? — еще раз спросила она и шало встряхнула головой. — Не меня, конечно, в первую очередь.

Виктор подул на ладони — уже набитые мозоли прорвались и саднели. «Вот неженка!» — ругнул он себя.

— Теперь не работник, — с ехидцей сказала Любка. — Теперь только вместо иконы сидеть будешь… Наська, иди живо сюда, — позвала она и тут же повелительно зашептала: — Подойдет, ласковые слова скажешь, покаешься, как можешь, и обнимешь, и поцелуешь, и все такое прочее, понял?! Все мы про голубчика знаем, давно уже в городе от тебя отказались.

Но Настя и не показалась даже, видимо, как только заметила его, сбежала, спряталась где-то.

— Во, дуреха! — удивилась Любка. — Если б я любила, я бы при всех парня сграбастала, да так, чтоб не дыхнул, не то что на сторону смотреть.

— Ловко у тебя получается.

— Это ты такой ловкий. Девке мозги закрутил, а сам хвост пистолетом. Она, значит, всю жизнь сохнуть должна, да?! Что ж тогда слова-то раздаривал, пока служил, письма медовые писал? Или нехороша теперь, деревенская? А сам-то ты откудова? Да и все вы, такие охочие до городской жизни, откудова?

Виктор неуклюже вытер лицо рукавом — опешив, он не знал, что делать. Вдруг, сам того не помышляя, как бы механически подскочил к Любке, приподнял ее, покружил и поцеловал в обе горячие щеки.

— Вот как! — удивилась Любка. — У меня, смотри, мужик есть да робятенков двое.

Девчата хохотали заливисто. А Виктор, словно хотел схватить каждую, распугивал их. И сумел освободиться, пошел искать Настеньку…

Увидел ее на косогоре под березами: все такая же стройная, гибкая, легкая, и платье из любимой ткани в горошек, только вместо косичек — золотистые локоны, играющие на загорелых плечах. Настенька вместе с матерью ворошила сено, сбитое уже в валок, но, очевидно, недосохшее. Она увлеченно орудовала граблями, словно важнее этого дела нет ничего на свете. Неужели не повернется, неужели не почувствует, что он рядом? Из кустов с гиканьем выскочили мальчишки, вооруженные палками, словно ружьями: «Сдавайтесь! — требовали они. — Руки вверх! Так велел командир Василий! Ну, что вам говорят!» Тетка Степанида заворчала, махнула граблями: «Я вот вам!» А Настенька покорно положила, как велено, орудие труда на валок, подняла руки, подчиняясь игре, пошла куда приказали. Так под конвоем она и приближалась к Виктору, постепенно замедляя шаг и расширяя удивленные глаза. Виктору тоже пришлось поднимать руки по требованию мальчишек, вот они и встретились с поднятыми руками, остановились друг перед другом, не имея права на разговор, потому что нельзя было издавать звуков. Но разговаривали они глазами:

«Глядите-ка, явление Христа народу», — с удивлением и печалью говорили ее карие глаза.

«Ты прости меня, Настенька. Я не отвечал на твои письма, не объяснив причины. Но помнил, помнил о тебе всегда», — оправдывались его бесстыжие синие глаза. Помнится, она говорила шутливо: «Сам ты, Витя, рыжий, а глаза у тебя бесстыжие».

«Усы растопорщил. Важный какой. Весь из себя современный», — ехидно шептали глаза Настеньки.

«Какая ты… Картина писаная…» — вспоминал он мнение брата.

«Посмотрим, посмотрим… Что с тобой было да какой ты стал».

«Помнишь, как ждать обещала?»

«И ты клятву давал».

«Наивные мы были».