Заветные поляны - [39]

Виктор огляделся, обласкал взглядом знакомые берега тихой Таволги, покосившийся деревянный мост, черные, по-прежнему торчащие из воды сваи — остатки от водяной мельницы, едва видимую издали тесовую беседку на бугорке. Там, в беседке, кажется, белело платье стройной девушки. Кто же там? Неужели Настя все ходит?

— Признал места-ти? Приезжать надо почаще…

— Пути не было.

— А кто перегородил? Сам себе, наверно… Ничего, ничего. Лучше поздно, чем никогда. Все-таки явился, запропащая твоя душа.

— Явился, — неопределенно повторил Виктор, взял свой тяжелый саквояж.

— Ладно… Чего тебя упрекать, не маленький. К омуту пойдем. Жерлицы надо по пути проверить.

Затихал гул мотора, лишь всплески света иногда показывались над увалом. Ласковая тишина наступала со всех сторон. Братья еще раз крепко обнялись.

— Пошли, Витаха.

Сбежали с высокой насыпи в густую синеву зарослей, узенькой, едва угадываемой тропкой пошли вдоль берега, приглядываясь к зеркально недвижимой воде. Кусты редели, все чаще показывались широкие розоватые озерца, их надо было огибать, поэтому до омута шагали около получаса. Пересекли несколько овражков с остановившимся белесым туманом. Приятно было ощущать, что все вокруг знакомо: и каждый овражек, и каждое озерцо, и каждый ивовый куст, да что там говорить, ноги даже узнавали колдобинки, переходины, вытоптанные ступеньки на подъемах. Остановились и замерли над обрывом.

— Вот здесь что-нибудь зацепим, — с азартным придыханием сказал Василий. — Гляди, гляди! Водит, небось недавно взяла, еще не умаялась.

— Точно. Вон, заход делает.

Леска, привязанная к корявому удилищу, натянулась и чертила против течения, с легким позваниванием разрезая маслянистую воду.

— Подтравливать надо. Держи-ка пиджак. — Василий закатал рукава рубашки, кажущейся в синих сумерках мутно-серой, без определенного цвета, и начал приподымать удилище. Рыба вспугнулась, изменила направление, словно бы надумала убежать к другому берегу. Василий дал слабую насколько позволяла рука и снова сделал легкий позов на себя. Рыба подчинилась, пошла под обрывистый берег. Тут-то рыбак и должен аккуратно выбирать леску. Но вода взвихрилась на поверхности, значит, щука сделала разворот, ей теперь опять требуется слабая. И так несколько раз. Виктор не утерпел бы, давно уже выхватил удилище вверх и попытался нараз вытащить щуку, а Василий не спешил, будто ему доставляло удовольствие это вождение. Наконец был выбран удобный момент: щука словно бы сама прилетела к ногам Виктора, несколько раз упруго изогнулась и затаилась в траве, готовая в любой момент взыграть, скатиться под берег и ловко уйти в омут. Виктор схватил ее одной рукой за жабры, а другой недалеко от головы и с хрустом переломил.

«Какой ты жестокий! — послышался давний испуганный голос Настеньки. — Разве так можно?» Тогда на другой день после выпускного вечера они встречали рассвет возле этого омута, увидели чью-то натянутую снасть и решили снять рыбу. Щука была большая, килограммов на пять. Вытащили ее с большим трудом, но чуть не упустили. Виктор сумел схватить в воде, вот так же переломил. Настенька назвала его жестоким. Он объяснял, что опытные рыбаки так делают, что это не жестокость, а необходимость. «Ты жестокий, наверно, — сомневалась она. То ли в шутку, то ли всерьез сказала: — Я боюсь тебя сегодня». И убежала в деревню. Мальчишки-рыболовы, прикатившие на велосипедах, доложили: Настенька как ошалелая мчится домой, наверно, чего-нибудь напугалась. Они же по снасти определили, что щука села на крюк Трофима, он вечор приезжал стожары укреплять и поставил несколько жерлиц. Щуку надо было принести рыболову, но встречаться с Настенькиным отцом Трофимом почему-то не хотелось, неудобно было… Виктор предлагал мальчишкам взять эту рыбу, а они не брали: больно-то надо такую переломленную, безобразину страшенную, кто сломал, тот пусть и любуется… Стоило труда их переубедить. Взяли все-таки, на пятерых поделили. Настенька потом и за это упрекала: «На глазах у мальчишек перочинным ножом кромсал на пять равных частей… Неужели тебе самому-то не жутко было?»

— Ну вот навалился, обмял красивую рыбу, полюбоваться не дал. — Василию тоже, видать, не понравилась такая хватка младшего брата. — Нервный, гляжу, ты стал. Ладно, неси сам добычу, раз так.

Василий отряхнул белесые галифе, откинул кепку на затылок и, размышляя, почесал высокий лоб:

— Человек и сам не замечает, как меняется с годами. Один черствеет, другой добреет, мудрости набирается… Настя Трофима Багрова такая робкая была, а теперь за себя постоит… Душевный человек. И прямой. С таким жить да радоваться.

Вроде бы и повода никакого не было, но Василий упомянул Настеньку, начал ее расхваливать: и характер у нее покладистый где надо, в меру напористый, если требуется, и работница она хорошая хоть на ферме, хоть на поле, и домовитая, хозяйственная. Неужели старший брат догадывался о цели приезда, что Виктор в последнее время с тоской вспоминал Настю?

— Такая девушка не пропадет, — продолжал Василий сникающим голосом. — Приглядная. Картина писаная, да и только. Завтра глянешь, Витаха, и онемеешь. Как пить дать. И забудешь свою городскую размалеванную красавицу. Все с той али другую нашел?