Заветные поляны - [38]

— Я, Гришенька, во сне тебя видела… То пашешь на конях, как в войну подростком пахал, то в кабинке трактора сидишь такой чумазенький. А ты вот теперя какой вымахал. Слава богу.

— В колхозе-то как дела, мать? Понастроили, гляжу, много. Семке, — сказал он про сына, — есть что показать.

— А-а в колхозе у нас все чередом, все как следует. На Павинском рожь выжали, в Заречье — тоже убрали. На хутора теперь… Все машины. Петька соседовский и тот на комбайне, а такой ишшо несерьезный. На нашей новине больно дородна пшеница уродилась. Ходила, глядела. Умом взять не могу: откуда такая силища хлеба набралась. И с сенокосом нынче вовремя управились, много накосили, силосу наготовили, силажу опять же. Девчонок городских на сенокос привозили, морока с ними одна, разве в такие-то годы у меня Татьяна так граблила. По-другому маленько, поизворотливей. На севе рабочие из сплавной были, картошку садили другие — из району: вино больно пили мужики-то, сплавновские ли, леспромхозовские ли, не знаю. Думают, на праздник приехали, пустоголовые. Чужие-то руки, оне не так ласковы.

Зять слушал ее внимательно, иногда спрашивал о чем-нибудь, разговор ладился. И постепенно успокаивалась Настасья. И подумала она, что надо для встречи хоть бригадира пригласить. Пусть обговорят, если у зятя появилось намерение тут на житье остаться.

Подозвала она пробегавшего мимо окон мальчика Колю и попросила:

— Добеги, сынок, до Никитина, скажи, мол, старуха Настасья убедительно просила прийти для серьезного разговора.

Мальчик послушно кивнул головой и помчался исполнять просьбу.

— Гости у тебя, Настасья Ивановна? — крикнул из-за тына Левон.

— Гости…

— Надолго?

— Посмотрим, подумаем, — ответил за Настасью Григорий Степанович и, помедлив, добавил: — Насовсем прибыли.

Зять и Левон о чем-то еще говорили. А Настасья сидела у окна, поджидала бригадира. На душе у нее было празднично. «Эти вернулись, — думала она, — тут Лиза с семьей приедет, потом, — младший, самый ученый, сын в отпуск наведается. И опять праздники нагрянут. Только успевай радоваться. Вот оно как запелось…»

И еще Настасья думала о том, что надо бы теперь повторить для зятя и дочки: «Жизнь прожить — не поле перейти». Так ведь слышали не раз. А на себе узнать успеют, будет на то время.

Тальянка играла…

Автобус утомительно качался на ухабах длинного волока. Пассажиры нервничали, поминали лихом районное начальство. Получалось так, что все деревенские беды связаны с этим проклятущим волоком, где в дождливую погоду без трактора не пробьешься, а в сухую все печенки-селезенки стрясешь да пыли досыта похлебаешь. И техника мало служит из-за него, и в пьянку слабохарактерные мужики ударяются — из-за него, и молодежь дома не удержишь — тоже из-за него. На города-то люди пешком уходили, сколько уже ушло, а возвертается мало, в отпуск кое-как приедут, погостят и сызнова — до свиданья, прости-прощай, папа с мамой. Женщины вспоминали сынов, дочерей, хвастали друг перед другом, что больно-де хорошо живут дети на чужой стороне, им чуть ли не манна с неба падает, а мужики то молча курили, то вдруг начинали материться, урезонивать словоохотливых жен: мол, везде хорошо, где нас нет… домой каждого человека тянет, нечего тут и говорить, был бы асфальт…

На Виктора земляки не обращали внимания, словно не узнали его. Он трясся на последнем сиденье, склонив голову, будто бы дремал, и все, что говорилось, внимательно слушал — надеялся: о молодых речь пошла, значит, его или Настеньку обязательно помянут…

Свет фар обшаривал придорожный ольховник, утыкался в ямины и колдобины, иногда взлетал на малиновый след заката и словно бы высвечивал в небе звезды, на которые оказались похожими пушинки какой-то болотной травы. Несколько раз попадала на свет суетливая ночная птица, она словно бы на лету собирала белый пух на постель для своих птенцов… Белые пушинки, первые снежинки… Нежнее пуха первый снег… Настенька любила… Настенька любит все белое… Иногда спрашивала она: «А бывает ли что-нибудь белее самого первого снега?» Он хладнокровно отвечал: «Не бывает», — потому что не хотелось задумываться над такими пустяками. «Бывает, бывает, — утверждала она. — Свадебное платье, например. Представь, жених и невеста идут по осенней улице. Над ними кружится первый снег… — И снова вопрос: — Так все-таки что же может быть белее?» Виктор не умел отвечать на такие вопросы…

Автобус наконец-то выбрался из волока, весело покатил по каменке, выложенной перед мостом. На обочине показался человек с поднятой рукой, требующей остановиться. Скрипнули тормоза, хлынула волна пыли.

С улицы кто-то спросил:

— Виктор Бороздилов тут не едет?

Так это же старший брат встречает! Додумался, чудак, возле моста караулить… Виктор с трудом пробрался по проходу, заставленному ящиками, корзинами, сумками с покупками из райцентра. Ноги несколько раз царапнуло граблями, торчащими из-под сидений.

— Да иди ты скорее! — Василий широкими жестами призывал его и даже не дал сойти на землю, схватил, сдавил в крепких объятиях. — На руках унесу долгожданного! — Но тут же отпустил. — Тяжеловат, пожалуй. Тяжел, бродяга… Вишь, здоровущий… А я заждался, третий день караулю. Написал, что надумал приехать, а все нет и нет. На что и подумать, не знаю… Пойдем, Витаха. К Низову омуту пойдем.