Заветные поляны - [29]

— Мам, не отелилась корова, вот-вот должна? — Не дожидаясь ответа, заглянул в загородку. — Ух ты, какой востроглазый. Бычок или телушка? Так. Телушечка. Славная больно. Галстучек на груди, звездочка — на лбу. Современная. Мам, Шурка не бывал? — спросил, возвращаясь к столу.

— Не бывал. В работе.

— Лес возит. Сейчас только ухватывай. Дорога с месяц продержится. А ты не горюй. На ремонт встанет, наведается. От мастерских тут полтора часа ходу. Вот не знает, прибежал бы сеструху повидать, со Степаном потолковать за жизнь. И на этого пострела полюбовался бы. У него-то еще маленький, только ходить начинает. Тоже Иваном назвал. Крепкий малыш, в отца, видать, пойдет. Ну, как живете-можете? Давайте еще по стопочке.

Но получилось так, что выпивать пришлось ему одному: Степан отрицательно покачал головой, Сергей сказал, что надо сначала сходить прогреть машину, а Катюша поскромничала из-за солидарности с мужем.

— Каково старший у вас учится? Тяжело, поди. Не жалуется?

— На первом курсе, конечно, трудно, — начала объяснять Катюша. — За семестр две тройки получил. Без стипендии пока. А старается. Отца в больнице навещал. И на каникулы не поехал.

— Жизнь научит. Нечего больно-то за них. Я своего не балую. Не хочешь грамоту брать, работать пойдешь.

У Василия было все легко и просто, само собой разумеющимся. Он говорил так же легко, как и жил. Все ладилось. Любимая поговорка у него: бог-то бог, да и сам не будь плох. Степан даже завидовал этому отношению к жизни, этому умению находить радость во всем, что приходится делать человеку. Василий говорил: «Судьба брыкается, пока ее за рога не возьмешь».

— Ты вот что, Степан, давай оставайся в деревне на месяц-другой. Подыши тут у нас, дров поколи, по лесу пошатайся. Лес — штука целебная. Я всю осень прошляндал, вечером едва тащишься домой, утром, чуть свет, опять туда же. Понимаешь, увязались за лосями. Подобрались нас четыре гаврика. Рафаил Гуляев, ты знаешь его, за старшего. В охотобщество сгонял, лицензию раздобыл, потом еще две. И пошли. Двадцать дней хлестались по вырубкам, штук шестьдесят перевидали, а взять не можем. То собаки плохо сработают, то сами прохлопаем, то лоси обхитрят.

Он долго и азартно толковал про охоту, иногда прерывая рассказ неожиданным вопросом о жизни в городе или о каких-либо мелочах, интересующих его. И закончил тем, что Степану вообще надо бросать нервозную связь со строительством, переходить на деревенский ритм жизни, с приятным чередованием сезонных работ.

— Противно, наверное: все одно и то же, все по тому же месту. На такой работе со скуки зачахнуть можно. Вот у меня — простор и разнообразие, — Василий был горд тем, что сам-то прочно на земле стоит и работу делает, какая интересная, душу радует.

— Видишь ли, Василий, строительство сейчас — дело такое, по многим причинам, захиматистое… И материальная база слаба, а без нее и механизация не та и организация труда. Проектирование тоже хромает: кто во что горазд, тот так и выкамаривает, бывает, что захудалый проект за оригинальный выдадут. Не проектанту жить в каком-то там Притыкине. И финансирование, сам знаешь, какое. По частям да по кусочкам на все объекты. Объектов в каждом районе сотни. Колхозы рвутся к строительству, а материалов нет, техники у них подходящей не бывает, а все равно начинают объект хозспособом, лишь бы зацепиться, чтобы финансирование открыли.

— Опять про работу, неужели не надоело! — возмутилась Катюша. — Готов взвалить на себя все, вот и зарвался: теперь будь доволен, если пенсию определят.

— Ах ты как, жена, говоришь. Ну, ладно, ладно… Председатели поняли: без стройки деревню не переменишь, производство на другой лад не переведешь и людей не удержишь. Ферм понастроили. Теперь жилье давай, дороги проводи в первую очередь по селу, а потом к фермам. С них бы, с этих самых артерий жизни, и начинать… — Степан говорил горячо, забыв о том, что ему нельзя волноваться. И родные об этом, видимо, забыли: непривычно было для них видеть беспокойного Степана тихим и замкнутым на своих заботах по дому.

— Все понимаешь… Чего ж тогда плохо идеи свои проталкивал? — Василий помнил давние споры с зятем и задал этот вопрос.

— Это не мои идеи. Это — жизнь, требование времени, которое выстрадали люди. Они не ушли из деревни и детей стараются удержать.

— Сам-то чего отсюда уехал? И строил бы здесь.

— Об этом мы потом поговорим, если ты не знаешь.

— Понятно… Сестра, мясо повезете? — вдруг спросил Василий. — Мы тут затоварились. Дома двух поросенков кормили да телка. Здесь телка в декабре кололи. Да двух лосей с мужиками поделили. Везите, а то матери не под силу с посылками варзаться. До лета мясо оставишь — солить придется. Соленое оно, как мочало.

Наговорившись досыта, Василий пошел рубить мясо. Но вернулся из чулана с большой ковригой — принес ее, чтобы сверху пооттаяла.

— Дробко сегодня. Хоть и посмяк мороз-то, а мясо не отошло. Ничего, лапутинку какую подброшу, мигом раскромсаю. Или целиком повезете?

— Нет, надо рубить, — сказала Катя. — У нас там негде.

Поговорив еще о том, что вспоминалось, Василий снова собрался:

— Помельче, значит. На варево. Понятно. — Он берет ковригу, выносит на улицу и кладет на остулок. — Полегчала, уплотнилась телятинка.