Заветные поляны - [13]

Это верно: когда Терентий взял оба чемодана, Вася вспомнил давние рассказы деда о том, как раньше в волоках разбойники промышляли. Догадливый дед это почувствовал и начал объяснять, почему обличьем изменился, помолодеть пришлось так, что и родной внук не узнал. Убедился: парень все-таки признал в нем родственника, уверенно зашагал обочиной. Левой рукой отводил и придерживал сучья, плавно отпускал, всякий раз предупреждая внука: «Остерегись, Василий». Он требовал, чтобы внук не отставал, по сторонам не тыкался, самовольную тропу не искал.

Дорога, стиснутая разнолесьем и подступившим ольховым подростом, поворачивала то влево, то вправо, каждый поворот отмечая застойной зеленоватой канавой. На машине тут действительно не проскочишь, а конного ездока не стало вовсе: костромихский снабженец Порша и тот за хлебом, солью, консервами, водкой и прочими продовольственными товарами, как сказал дед, накатал однооской вдоль берега Межи свою колею.

— И недалеко вроде бы от многолюдья, а получается: у черта на кулижках живем. Кто ж теперь к нам дорогу станет прокладывать. Сначала тракторами, машинами избороздили, теперь налажать не хотят: пусть-де доживают и так, некуда старикам ездить. — Терентий объяснял, что такие деревни вроде бы никому не нужны. И старики остаются без дела, проживают на пенсии да родственников городских ждут на побывание. — Летом еще ничего, веселее. То грядки обихаживай, то траву коси да суши, то за ягодами или грибами ударяй. Так ведь это все побочное занятие. Поработать бы с пользой для обчества, а не только для себя. Так не сразу и подберешь дело-то. Ладно вот корзины плести наловчился. Сначала кадушки делал, тут на корзины перешел. Анна бранит, отдыхать приказывает, мол, хватит, поработал за свою жизнь, дали пенсию и будь доволен… Да-аа. Доволен, и сиди, значит… Ты, милок мой, — опять обращался Терентий к внуку, — тоже потерпи… Иного пути у нас нет. Взмокнет спина-то, тогда отдохнем. Через полчасика будет скамейка, посидим и остынем.

Внук глянул на часы — время засек. Точно через тридцать минут оказались они на бугорке возле установленной лесниками беседки. Огляделись и сели рядком. Тут, под крышей-шалашиком, было прохладно, уютно. Дед раскурил трубку, начал рассказывать, как прорубали просеку, как он ходил по этой просеке на работу в кузницу укрупненного колхоза и однажды под вечер встретился с медведем, а тот будто бы обрадовался встрече и с протянутой вперед лапой спешил поздоровкаться, но Терентий не решился «подать руку», потому что безоружный был. И не убежал, на дерево не полез, просто шагнул в сторону: медведь понял, что человек уступает дорогу, тоже не стал настырничать.

— Теперь случись такое — вроде бы струсил, — размышлял Терентий. — Осторожный, робкий будто бы стал, все думаешь, не обидеть бы кого… Помыкался по госпиталям, нагляделся на страдания и сам характером переменился, иной раз и надо бы животину какую шугнуть, а жалеешь. Человека обижать и совсем не позволительно.

Вася знал, что дед был на фронте шофером, водил изрешеченную полуторку, и хотел спросить, есть ли у него медали. Терентий будто предвидел вопрос:

— Повоевать-то мало пришлось. Полуторка на мину наскочила. И отвоевался. Без наград получилось. Одни отметины остались. Самому и людям хлопоты. Два года без малого по госпиталям. Дорого я обошелся. Ребята меня, можно сказать, безнадежного из окружения вынесли. С тех пор сколь живу…

Внук по рассказу деда отчетливо представил, как пробивались через болото молодые солдаты и тащили на волокуше полуживого грузного товарища. Он неподвижными глазами в узкую щелочку из-под бинтов смотрел на низкое небо, и казалось ему, что там, в облаках, гладкая асфальтированная дорога. Когда немецкий бомбардировщик перерезал эту воображаемую дорогу, Терентий беззвучно крикнул: «Воздух!» Очнувшись, он напугался тишины: лес напряженно молчал, будто затаился, совсем близко было — это чувствовалось по запаху — перестоялое ржаное поле. Оттуда полз, нарастал гул. Приближались фашистские танки… Солдаты пробивались из окружения и выносили раненых. Из пекла неравного боя вынесли всех. Когда Терентий очнулся, понял, что автомашина, взвизгивая и надрываясь, ползет по изрытому, опаленному полю…

Воспоминание деда изменило Васино настроение, он первым поднялся, взял чемодан. Теперь они шагали молча. Не стали отдыхать и на последнем перед Костромихой увале, хотя чистый и стройный сосняк на месте бывшей усадьбы заманивал прохладой, тишиной и запахом смолы. Терентий уже под горой окликнул внука, уверенно шагающего впереди, велел оглянуться на кедровник. Вася поставил чемодан, из-под руки смотрел на высоченные деревья.

— Усадьбу спалили мужики, а кедровая роща осталась… Кедр — особое дерево, такой породы в наших местах мало произрастает, — пояснял Терентий. — Лесники, правда, завели питомник. Клещ и комар боятся кедрового запаха. Моль в шкафу из кедровой древесины никогда не заведется. Пчелы хорошо себя чувствуют в кедровом улье. У меня только один такой улей — самая сильная семья в нем. Еще плошка имеется, в той молоко долго не скисает. Кедровая кадушка для меда хороша, для масла. Вот какое дерево! В природе полезно и человеку надобно. С лесниками ходил саженцы тыкать, потом проверял: растут кедрачики. Это там, за вырубками, в десятом квартале. Штук по тысяче в день высаживал, целый месяц ходил. Вырастут. Такие же станут. Один возле моего дома — размужалый. В семнадцатом году отец вкопал, отсюда, из усадьбы, притащил. Могутный теперь кедруха, крона тучей, ствол что из чугуна литой. Молодая жена засерчала, мол, грядки затеняет, спилить приказывала. Ишь, какая. Как бы не так.