Завет - [101]

— Так ты — женщина Пламбера. Красивая… но очень уж грустная! — Казалось, ее глаза, как у совы, не могли двигаться, так что ей приходилось поворачивать голову, чтобы толком рассмотреть Дженни. Она была стара и очень худа; полупрозрачная кожа казалась тонкой, точно рисовая бумага. На висках и тыльной стороне рук пугающе отчетливо просвечивали голубые вены. Лицо затворницы напоминало по форме каплю воды: широкий лоб, узкий подбородок, посередине — крючковатый нос. Уголок рта с одной стороны был немного оттянут вниз. Должно быть, настоятельница когда-то перенесла удар, подумала Дженни. Арханджела шагнула вперед, подволакивая ногу.

— Старая травма, — ответила она на невысказанный вопрос. — Мне было девять лет. Во время acqua alta я поскользнулась и упала в воду. Меня зажало между сваей и корпусом лодки. Родители говорили, что я вела себя неосторожно и глупо, стоя во время паводка на краю канала. Но я так любила смотреть на воду в такое время; она становилась красной, как вино… или как кровь.

У затворницы был большой рот с выразительно очерченными губами, которые, казалось, двигались сами по себе.

— Ты просила о встрече со мной?

— Да, — ответила Дженни. — Можно мне войти, чтобы поговорить с вами наедине?

— Нельзя, — сказала затворница. — Главным образом потому, что ни входа, ни выхода из моей кельи нет.

— Что?! — ответ застал Дженни врасплох. — Не может быть, чтобы вас заточили здесь, как в Средние века!

Настоятельница улыбнулась ей чудесной улыбкой, мягкой и озорной одновременно, так что Дженни сразу стало легче.

— Это действительно так. Я пошла на это по собственной воле, как и другие затворники. Глубокая вера в Господа привела меня к решению отречься от мира и жить здесь в полном уединении. Так что для всех, живущих вне стен этого монастыря, я давно мертва и похоронена. Отец Мосто прочитал надо мной последние молитвы. Это было тридцать лет тому назад. — Она повернулась и обвела рукой келью. — Здесь еще два окна. Левое выходит на алтарь церкви Сан-Николо. Через правое мне передают пищу, а я оставляю за ним ночной сосуд, когда он заполняется.

Дженни ужаснуло это описание.

— Вы хотите сказать, что уже тридцать лет не видели неба и солнечного света?

— Наверняка ты задаешь сама себе вопрос, что же заставило меня принять такое решение. — Голубые глаза Арханджелы словно светились изнутри. — Я права?

— Да. — Дженни была так потрясена, что сумела шепотом выдавить из себя одно только слово.

— Это не единственно вопрос веры, уверяю тебя, — сказала отшельница. — Подобная вера неотличима от безумия.

Она подошла ближе, и Дженни почувствовала резкий, кисловатый животный запах. Наверное, подумала она, так пахли люди во времена Казановы…

— Ты не отшатнулась от меня, это уже что-то, — сказала затворница. — Я нахожусь здесь, в этой келье, уже тридцать лет, искупая прегрешения моих подопечных; я плачу за ошибки, совершаемые ими каждый день.

— Но ваши подопечные — монахини, — заметила Дженни. — Что за прегрешения они могут совершать?

Арханджела, кивнув сестре Маффиа ди Альбори, указала на Дженни.

— Взгляни на нее, сестра. Одета точь-в-точь, как наша святая Марина!

Дженни моргнула.

— Простите?

Арханджела опустила узловатый палец.

— Святая Марина, восьмой век. Она жила в Малой Азии, в провинции Вифиния. — Настоятельница кивнула. — Да, она тоже носила мужскую одежду, — правда, в ее случае это была монашеская ряса, — и всю жизнь жила в таком обличье среди мужчин. Мы перевезли сюда ее останки в 1230 году. Тогда и был основан этот монастырь, чтобы мы могли жить среди мужчин, говорить с ними, продолжать служить делу ордена…

— Ордена?

Брови настоятельницы взметнулись вверх, словно от неожиданной новости, или, возможно, просто давая выход чувствам.

— О, сестра, наконец-то она начала понимать! Мы долго подкидывали ей кусочек за кусочком, и вот мозаика сложилась!

Дженни вцепилась пальцами в прутья решетки.

— Вы… принадлежите к ордену минористов-гностиков?

— В той же мере, что и ты.

— Но мне говорили…

— Что в ордене нет и не может быть женщин, — закончила за нее затворница. — Теперь ты знаешь правду. Со дня основания Санта-Марина Маджоре монахини, переодетые мужчинами, выходили за ворота монастыря и отправлялись в мир. Таким образом мы заключали сделки со знатью и торговцами, добывали сведения для дожей Венеции и для ордена. Это мы содействовали процветанию Венеции за счет торговли со всем миром, мы, имея нужные связи в Леванте, помогли Безмятежной республике упрочить свое положение, добиться богатства и влиятельности.

— И добились того же для себя, — сказала Дженни.

Арханджела помрачнела.

— О, теперь ты заговорила в точности, как прочие члены ордена!

— О нет, я совсем не то имела в виду… просто вспомнила, что мне говорил Браво. Ведь в четырнадцатом веке церковь Сан-Николо отреставрировали на деньги монастыря.

— Но наши щедрость и великодушие веками замалчивались из-за зависти членов ордена… в конце концов к ним примкнул даже отец Мосто. Они хотели, чтобы мы просто исчезли, пытались лишить нас нашей силы. Стоило мне только заикнуться о представительстве во внутреннем круге…

— Но ведь вы должны входить в круг посвященных высшей ступени! — сказала Дженни.