Завещание Шекспира - [42]

Она шмыгнула носом, а ее госпожа ткнула ее в спину, указывая на грязную посуду.

И я завещаю и предназначаю ей дом с его убранством в Стрэтфорде, в котором она живет, пожизненно.

– И, между прочим, бесплатно! – сказала Энн, уставив, по своему обыкновению, руки в боки и повернувшись к скрипящему пером адвокату.

– Господин Коллинз!

Фрэнсис поднял перо и посмотрел на меня.

– Уилл?

«Не все ли равно?» – спросил я себя.

Исправь, Фрэнсис: но под условием уплаты ею ежегодной ренты в 12 пенсов.

Руки убрались с бедер и скрестились на груди, выражая неудовольствие, но не полную враждебность. Фрэнсис остановился, перевел взгляд с меня на нее, взвесил ситуацию и сделал надлежащую запись.

И добавь еще кое-что, Фрэнсис.

Также я даю и завещаю трем сыновьям ее – Уильяму Харту… Как зовут второго, Энн?

– Да кто их разберет, этих Арденов?

Фрэнсис смотрел на нее недоуменно, но внешне дипломатично.

– Вообще-то, они Харты, госпожа Энн.

Она величаво покинула комнату, вытолкнув малышку Элисон вперед себя.

– Уилл, подскажи, как зовут второго Харта.

Не могу припомнить. Запишем позже. Третьего зовут Майкл. А вот среднего я всегда забываю.

…и Майклу Харту – сколько?

…по 5 фунтов каждому.

– Когда выплатить?

…которые должны быть выплачены в течение одного года после моей смерти.

– Готово!

Фрэнсис осушил мой стакан и взялся за свой.

– Слушай, может, продолжим, пока дело спорится? Какие будут распоряжения насчет Джудит?

С Джудит сложнее. Давай вернемся к ней попозже.

– А твоя племянница, Элизабет Холл?

С ней все не менее запутанно.

– Отчего же? В чем загвоздка?

Ни в чем – то есть в самой сути. Объясню потом. А пока отпиши Элизабет всю мою серебряную посуду, за исключением моей широкой серебряной и позолоченной чаши, которую я теперь имею в день написания настоящего моего завещания. Так пойдет?

Да, Фрэнсис. А потом – я даю и завещаю поименованной дочери Джудит мою широкую серебряную и позолоченную чашу. Ей она всегда нравилась.

– Хорошо. Это мы уладили.

Точно?

– Ты не веришь своему адвокату?

Верю.

– Тогда не волнуйся – все будет так, как ты того захочешь.

Не волнуйся? Как же не волноваться, когда вокруг одни бабы! С сыном все было бы гораздо легче.

– Что есть, то есть, Уилл. Это уж что тебе подарила жизнь.

Скорее, с чем она меня оставила! Живу среди суетливых баб, все до единой неграмотные, никто из них не в состоянии прочесть ни единой написанной мной строки. Господи, когда мне было восемнадцать лет, я и представить себе не мог, что все вот так закончится! Тогда мне казалось, что женщина есть чудо на земле.

– Так когда ж это было! Ты был зелен и влюблен.

Вот именно, пестики-тычинки. И была одна такая тычинка, которая взяла меня за мой невинный пестик и бесповоротно изменила мою жизнь. Тогда она была еще котенком, а теперь превратилась в старую когтистую кошку.

– Ой, Уилл, что-то меня разморило. Я, старина, пожалуй, разложу кровать и полчасика прикорну, хорошо?

Да сколько угодно, Фрэнсис. Я не тороплюсь.

– Хр-рррррррррр.

 Шекспиры и Хэтэвэи были старыми друзьями, Фрэнсис. Ты хоть чуточку меня слышишь? Будем считать, что да. Мама рассказывала, что когда-то отец и Ричард Хэтэвэй могли перепить любого в Стрэтфорде, могли выпить бочку на двоих, а потом часами рассуждать об умозрительных предметах: о земном и небесном – о работе и вере. «Этим двоим никто не нужен! – говорила она. (У нее был хлесткий язык.) – Им только и есть охоты, что говорить о быках и ячмене, да о крыльях ангелов, да из чего они сделаны, и носит ли Бог перчатки».

И чуть осушат новый кубок с рейнским, об этом сообщает гром литавр, как о победе.

– Что за пьяные бредни! Чем больше болтун болтает, тем меньше делает, – говорила мне мать. – И что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Слушай и мотай на ус.

Мать была здравомыслящей женщиной. И если у ее здравого смысла были острые зубы, так это из-за того, что она называла «падением» моего отца, которое усилило его любовь к выпивке. Она не одобряла готовность своего добродушного мужа Джона одалживать деньги соседям победнее. Он уже однажды поручился за Ричарда Хэтэвэя и так же, с улыбкой на лице, влез из-за него в долги. Запойные гуляния, во время которых двое друзей пили как сапожники, – говорила она по-простецки, по-деревенски, – не вернут ему долгов. Почему она должна стоять в стороне и смотреть, как он одалживает соседу их честно заработанные деньги и угощает его сваренным ею пивом? Уж не говоря о том, что он разбазаривает наследство своих детей, включая деньги на учебу в Оксфорде их старшего сына? «Ты оказываешь услуги другим в ущерб себе!» – набрасывалась она на него, а он морщился, когда она с насмешкой швыряла ему в лицо его же жизненную философию. «Только послушайте его! Не занимай и не давай взаймы: заем нередко исчезает с дружбой, а долг есть яд в хозяйственном расчете. Как жаль, что ты, старый дурень, не следуешь своему совету и не пользуешься своей же мудростью!»

У него хватило ума пригнуться – но она не промахнулась, и тарелка попала точно в цель. У отца был дар оставаться в приятельских отношениях с людьми, даже когда, воспользовавшись его благодушием, они сильно его подводили. Ричард Хэтэвэй так и не вернул долга, но они с Джоном Шекспиром остались закадычными друзьями. К тому времени первая жена Хэтэвэя уже давно была в могиле. Он остался с четырьмя сыновьями и тремя дочерьми. В отличие от моего отца меня привлекла не самая младшая, а та, которая оказалась на восемь лет старше меня и могла воспользоваться моей неопытностью. Но у нас все сложилось иначе. Наша любовь была больше, чем история, старая как мир, и Энн не была старой девой, хотя все и шло к этому.