Завещание Шекспира - [152]

– А теперь идите домой, – приказал он мне. – Ступайте и хорошенько выспитесь. 

62

В 1606 году Макбет зарезал сон.

Как и участники Порохового заговора в 1605-м. Я начал страшиться стука в дверь в четыре утра. Сон покинул мою подушку.

Вероятно, истинным вдохновителем католического заговора был Роберт Сесил, но нам внушили, что им был другой Роберт – Кэйтсби, старый друг моего отца, не просто товарищ, а сподвижник по вере. Отец лежал в могиле, ему ничто не угрожало и уже ничто не могло навредить. А вот его сыну грозили неприятности. Заговорщики ударились в бега. В ноябре их выследили в туманах и дождях на уорикширских тропках. Кэйтсби умер с оружием в руках. Остальных схватили, пытали так, что под пытками можно было сказать все что угодно, неважно, правду или ложь. Дыба говорит языком наветов.

Первой жертвой пал сон. Старый уорикширский призрак появился и прикончил его.

Неторопливая пытка продолжалась ночь за ночью. Морфей выпорхнул с Сильвер-стрит и больше не возвращался. Из заговорщиков в буквальном смысле слова вырезали имена товарищей, пока признавшийся не умирал. Имена выжигали, вытягивали, выкручивали, выколачивали, выманивали задолго до того, как вырывали сердце мятежника или сжигали его на костре. Какие имена выдавались под пытками, не имело значения, их даже не нужно было произносить, им довольно было лишь показаться на кончике перепуганного, наполовину вырванного языка. Но стоило их произнести – о, вот когда они становились доказательствами, неопровержимыми, как Священное Писание! И тогда уже найдется к кому их прикрепить, как мерзость, липнущую к грязным деяниям. Да, я часто воображал жуткий стук в темноте и представлял последующую сцену, объятый бессонными страхами и воспоминаниями о Хартли. Вяжите крепче высохшие руки! Вон, гадостная слизь! Он не увидит! Не знаешь? Конечно, ты ведь умер. Мертвые ничего не знают. Ты что, не читал Библию?

Настали страшные времена.

И моя следующая пьеса сочилась кровью и была взвинчена от продолжительной бессонницы, населена ведьмами, которые сбивали с толку и терзали мозг, давая волю глубочайшим и темнейшим страхам. Верны ль тебе друзья? уверен ли ты в будущем? достаточно ли у тебя мужества? доверяешь ли жене? можно ль верить своим снам – уклончивым речам судьбы, – значению их слов?

– Ты, наверное, хотел угодить «Макбетом» королю?

Да, угодить, потрафить, околдовать – его ведь так интересовало колдовство, – возродить старые ужасы, ведь Сатана опаснее пороха и дьявол был тем злом, которое король обожал, сыграть на его детских страхах, вознести его предков, установить его происхождение не от Дарнли, а от Банко, от бесстрашного мужества неподкупных, а также окружить его аурой божественности – он все съест.

Он и съел. Макбет убил Дункана не на поле боя, а в постели, нарушив священный долг хозяина. Я сделал его правление кратким и беспощадным, а не долгим царствованием, как это было на самом деле. Но я ведь писал не историческую пьесу, а выставлял напоказ цареубийц – и демонстрировал, что с ними случается.

– А именно?

Гнетущая неудовлетворенность, нещадное честолюбие, затаенные мысли, высказанные вслух в безлюдной степи не самим тобой, а тремя предсказательницами судьбы, которые исчезают, как звуки, выпущенные на ветер. Ты готов отказаться от того, что ожидает тебя в дальнейшем, но когда ты вонзаешь шпоры в бока лошади, чтобы перепрыгнуть через свою совесть, ты слышишь голоса в ночи, видишь картины в темноте – спящий король, чья невиновность взывает к тебе, как трубогласный ангел, призывающий к суду за смертный грех его убийства; мир, распростертый у ангельских ног; и жалость, как нагой, новорожденный младенец, как небесный херувим, по воздуху незримая помчится, дохнет ужасным делом всем в глаза, и ветр в слезах утонет. Et sepultus est in inferno[162]. И ты колеблешься. Но твоя жена полна решимости – рожай мне только сыновей, – и ты немеешь от удивления, когда она у тебя на глазах вынимает из лифа грудь и обнажает сосок, произнося непроизносимое. Тебя ошеломляет ее неустрашимый дух, ты заглушаешь голоса, гонишь прочь возникающие в воображении картинки, подавляешь совесть, продаешь душу. Ты становишься Фаустом, а может, даже хуже – Иудой. Иисус же сказал Иуде: «Что видишь, делай скорее». И ты теряешь все: лучшего друга, своего короля, семейную жизнь, репутацию, аппетит и сон, главное, что было в жизни, самоуважение, спокойствие духа, старость, честь, любовь, смирение, истинную дружбу – все ради нескольких лет власти, бремени короны, жалких сребреников. Ты остаешься со своим выбором: проклятьями, прикрытыми трусливой лестью, скорпионами в душе, отравленным мозгом, воспоминаний письменами в сознанье, истерзанной грудью и гнездящейся в ней печалью.

И это только начало. Добавьте сюда кошмары, демоническую одержимость, странные предсказания, парящие в воздухе кинжалы, обманы, заблуждения, нарушенные обещания, таинственные послания, передразнивающее эхо, сгустки крови, гнездящуюся печаль, вывороченные с корнем деревья, движущиеся леса, пирующих мертвецов, призрачные снадобья, отравленные чаши, сбитень со снотворным зельем, смертельный сок, повисший как слеза, украденное платье, безумные коренья, берущие в плен ум, сам Сатана – Эй,