Завещание грустного клоуна - [14]

Людей без недостатков я лично не встречал. И мой лучший друг не составлял в этом отношении исключения. Самый неприятный его грех назову повышенным тяготением к знаменитостям. Странно, но ему льстили публичные рукопожатия знаменитых артистов, заслуженных медиков, видных ученых. Он млел от удовольствия, когда ему случалось даже мимолетно очутиться на телеэкране в обществе Юрия Никулина, рядом с академиком Сахаровым, кокетничающим с Аллой Пугачевой. Обидно мне было наблюдать его суетливым, едва ли не заискивающим, ну, совсем не аэродромным, где он представал всегда спокойным, властным, опасно ироничным…

В этой связи вспоминаю порой конфуз, испытанный мной много лет назад. Видать, и во мне теплился зачаток того же греха. А вылечился я от него в одночасье. Впервые пришел к Марку Лазаревичу Галлаю. Дверь открыл хозяин. Был он в форменных брюках, в защитной рубашке без погон. «Товарищ майор, — рапортую, как учили, — младший лейтенант… по вашему приглашению прибыл». Но это было только начало конфуза. Войдя в комнату, обнаружил висевший на спинке стула подполковничий китель. Что я понес! Как постыдно вилял воображаемым хвостом, пока Галлай не остановил меня: «Да полно вам, в подполковниках я хожу второй день. И вообще, мы же — летчики».

И такое было. Теперь думаю — пусть уж лучше меня обвиняют в авиационном чванстве, чем заподозрят в подхалимстве. Да, мы летчики. Я — летчик, и этим горжусь…

12

Дни, недели, годы смешаются в памяти, впрочем, хронология меня не очень занимает: я же не автобиографию пишу, тем более — не летопись. Для меня важно — было? Было!

Только-только ввалился в дом, из командировки прилетел — звонок.

— Прибыл? Все в порядке? Сегодня шестнадцатое сентября, не забыл?

— Привет! И что?..

— Старикашка, тебе не стыдно?

И тут я вспоминаю — это случилось шестнадцатого, в прошлом сентябре. Машина валилась до самой земли под углом градусов в семьдесят… Там, где он упал, образовалась воронка метров в тридцать диаметром и глубиной — страшно вообразить… Копали, копали, практически ни до чего не дорылись, нагребли чуть-чуть железок… так что схоронить пришлось пару пригоршней земли с места падения. Символически… И никто не мог толком сказать как, за что Земля приняла нашего товарища. В таких случаях слышишь: глупая катастрофа. И всегда вздрагиваю от этих слов: катастрофы не бывают ни глупыми, ни тем более — умными, только более или менее неизбежными…

— Приводи себя в порядок, старикашка, в семнадцать тридцать заеду за тобой. Быть в параде! И не ершись… ты же знаешь вдову…

Ехать придется. И в парадную форму влезать придется, хотя я терпеть не могу крахмальных воротничков, белых рубашек, удавок-галстуков и идиотских висюлек на плече… Честно — я и вдову терпеть не могу за ее убогий умишко и непомерные претензии.

В назначенное время прибывает мой друг. Мы оглядываем друг друга.

— Почему у нас такой глупый вид, — говорит он, — ты не можешь мне объяснить, старикашка?

— Хотел бы, но не могу. И никак не возьму в толк, почему мы должны считаться с этим… как его?.. общественным мнением?

— О времена, о нравы! — так, кажется, говорилось когда-то. Ты же знаешь, у покойного была слабость к регалиям, знакам отличия, он готов был спать в погонах, особенно когда был пожалован золотыми генеральскими. Сегодня его день. Летчик-то он был, сам знаешь, божьей милостью…

По дороге мы покупаем цветы. Белые махровые гвоздики. И не потому, что они самые роскошные и самые дорогие, мы велим снять с букета розовые ленты и убрать полусеребряный полупрозрачный пакет: нам нужны именно белые гвоздики в натуральном виде. Дело в том, коль цветы выбирал бы он сам, то выбрал белые, махровые на высоких и толстых стеблях гвоздики. Он знал толк в цветах — он вырос в семье профессиональных садоводов. Мы не забыли этого.

За минувший год в доме мало что изменилось. Правда, со стен исчезли многочисленные фотографии самолетов. В прихожей не висит реглан, потертый на плечах парашютными лямками. Вдова — в черном. Платье модное, пожалуй, даже чересчур. Как и прежде она норовит сунуть ручку для целования. Друг — целует, а я делаю вид, что не понял жеста. Вдова произносит какие-то выспренние слова благодарности за память, за верность и еще за что-то и тут же начинает знакомить с теми, кого мы прежде не знали. В ее исполнении это представление звучит диковато: заслуженный деятель… потом — генерал-лейтенант… следом — народный… и так далее, и так далее. Мне совсем не к месту делается вдруг смешно. Вспоминаю знаменитую аэродромную байку, пользующуюся неизменным успехом во время банка. Андрею Николаевичу Туполеву принесли на подпись какую-то челобитную. Просьба была сформулирована четко и заняла всего пять строк машинописного текста, а дальше в колонке, растянутой на половину страницы, следовали:

Действительный член Академии наук СССР…

Лауреат…

Заслуженный деятель…

Герой…

и прочая, и прочая…

Старик хмыкнул, прибавил к перечню всех своих должностей и званий: «И Алешин папа». После чего расписался и без комментариев вернул петицию служивому подхалиму.

Да-а, вспомнилось, наверное и не к месту, а может — в самый раз… По новомодному обычаю к столу не приглашали. Фуршет! Как у людей. Народу пришло больше, чем можно было ожидать. Помнят люди? Или набежали на дармовую выпивку? Не хочется думать о пришедших хуже, чем они того стоят, но судя по тому, как рвутся к закускам, как торопятся толкать тосты… нет, не буду, извините.