Затор на двадцатом - [15]

— Федор, — тихо сказал он, — подожди немного.

— Чего? — удивленно спросил Довнар.

— Да ничего, братка. Свирщев уже получает — может, подождем его?

Довнар сел на скамейку рядом с Павлом, вынул папиросы и предложил:

— Закурим.

Павел встрепенулся. Это было впервые.

— Оно, братка, того… я этим не балуюсь. Но давай одну испорчу…

Он закурил в первый раз в жизни, неумело пуская дым и не веря, что возле него сидит Довнар.

У Павла было хорошее настроение. Идти в барак не хотелось. Тянуло к людям. И снова он вспомнил о фуфайке и брюках.

Свирщев остановился возле них.

— Ну как, хлопцы? — спросил он. — В клуб зайдем?

— Послушай, Иван, — обратился к нему Дубовик. — Может, мы бы зашли… в столовку. По кружке пива, что ли…

— Почему не зайти? С получки можно, — согласился Иван.

В столовой они выпили по стопке водки и по кружке пива. Раскрасневшись, Павел рассказал товарищам о своей беде с облюбованной им в магазине покупкой.

— И вот, братцы, — говорил он, — нет теперь в лавке ни фуфаек, ни штанов, а мне не в чем выйти на люди… Всю жизнь как-то не думалось об этом. А теперь, братцы, тянет меня в компанию. Мы и на работе все сообща… и привык я…

— Это не велика беда, Павел, — ответил ему Свирщев, переглянувшись с Довнаром, — сегодня нет, завтра будет. Над этим не стоит голову ломать.

Весь этот разговор вспоминал теперь Дубовик, лежа на койке. И до того были приятны эти воспоминания, что он все время возвращался к ним. И не то было важно, что Свирщев и Довнар сидели с ним за столом как равные. Важно было то, что Дубовик почувствовал уважение к самому себе. Кто может упрекнуть его теперь подсобной работой! От нее в наследство остались только вот эти фуфайка и галифе. Но вскоре не будет и их.

На стене тикали ходики. Они равномерно отсчитывали время, которое сегодня тянулось очень медленно. Может, потому, что до этого Павел никогда не считал его.

Дело в том, что в час дня в клубе должно было начаться собрание, на которое его просили обязательно прийти. Слово «обязательно» для него теперь многое значило. Если обязательно, то хочешь или не хочешь, а прийти должен.

И он стал собираться не очень торопливо, потому пришел в клуб, когда там уже было полно людей. По привычке быть всегда незаметным, он стал искать себе место в задних рядах, но его окликнул Свирщев. Павел нехотя пошел к сцене и сел рядом с Иваном на передней скамейке. Теперь он осмотрелся. На сцене в президиуме сидели начальник, парторг, Алена Головач, Довнар и еще несколько рабочих.

Он не прислушивался к речи начальника, который говорил о перевыполнении месячного плана, хвалил многих лесорубов, трелевщиков, грузчиков, шоферов. Павел не любил собраний и всегда считал, что если начальству захочется, оно созывает людей и начинает одних хвалить, других ругать. Он работал на лесоучастке, но его никто никогда не хвалил. Обычно о нем не вспоминали, и Павел только тогда стал прислушиваться к тому, что говорил начальник, когда речь зашла о бригаде Довнара. Он был доволен, что бригаду похвалили, поставили ее в пример другим, но по-настоящему это не тронуло его. Бригаду Довнара хвалили и раньше, она была занесена на Доску почета. Однако имени Павла Дубовика на ней не было, и он был уверен, что похвала эта относится не к нему.

Потом он снова углубился в свои думы и очнулся от них, когда началось премирование лучших рабочих. Он любил наблюдать, как это происходит, но большого интереса оно у него не вызывало.

По-настоящему он пришел в себя только тогда, когда Ковалевский выступил с небольшой речью, в которой отметил, что рабочий Дубовик еще только месяц работает на погрузке и за это короткое время зарекомендовал себя как добросовестный работник и потому не отметить его невозможно.

— Павел Константинович! — сказал он. — Получите премию.

Дубовик не тронулся с места. Он не понял, в чем дело. Ну что ж, отметили — хорошо, думал он, но не хотел поверить, что премируют именно его. «Павел Константинович». Неужели этот серьезный, умный человек — парторг так назвал его, Павла Дубовика…

— Павел, что же это ты! — подтолкнул его Свирщев.

Павел встал и пошел на сцену с тем неприятным чувством, которое всегда появляется у человека, когда на него с любопытством смотрит не одна пара глаз. Однако когда он поднялся на сцену, это чувство исчезло. Ему пожали руку все члены президиума. Крепче других пожал ее Ковалевский. Пожал и удержал в своей, словно хотел подбодрить его. Алена Головач подала ему большой сверток, завернутый в бумагу. Он взял его и не торопясь пошел на свое место. Он знал, что всем интересно посмотреть, чем же его премировали. Ему и самому хотелось знать, но он развернул сверток только тогда, когда Свирщев сказал ему:

— Покажи, Павел, свою премию.

В бумагу была завернута «его» темно-синяя пара — фуфайка и брюки.

5

Наступила весна, и на лесопункте началась самая горячая пора — сплав леса. Этот последний этап лесозаготовительных работ считался самым ответственным. К нему стали готовиться еще зимой. Важно было всю заготовленную древесину отправить на места назначения — многочисленным предприятиям и стройкам. Работа была ответственная еще и потому, что выполнить ее надо было как можно скорей, потому что Яневка — небольшая река. Весь лес, подвезенный к ее берегам, она могла вынести к Вилии только весной, в половодье.