Затейники - [6]
Растерянные чумазые лица глянули друг на друга округлившимися от ужаса глазами.
Свинью пришлось проискать до вечера. Ее нашли в какой-то яме возле реки, где она забилась в самый угол и лежала там, тяжело дыша. Ее бока вздувались и опадали, как кузнечные меха.
Митька накинул ей на шею веревку. Провозясь больше часу, мальчики вытащили животное из ямы и потащили на веревке, останавливаясь на каждом шагу и закрепляя завоеванную позицию.
Митьке влетело здорово.
IV. ПЕТЬКИНО ГОРЕ
Осенние дни не заставили себя долго ждать. Пришли ветры, холодные и резкие, нагнали тяжелые свинцовые облака. Полили дожди, мелкие, нудные, бесконечные дожди. С раннего утра и до позднего вечера серой стеной шли они, сбивая желтеющие листья и разливаясь широкими мутными потоками по немощеным улицам.
В школе начались занятия. Петька снова вступил в трудную борьбу с отцом за право аккуратно посещать школу.
Хозяйство Потаповых немного улучшилось, и отец, находясь в хорошем настроении, в первое время ничего не говорил против школы.
Петька, довольный, ходил в школу каждый день и старался подогнать других учеников.
Вечерами к нему, шлепая по размытым улицам, приходил Митька и, усаживаясь за стол, выводил неуверенной рукой свои каракули.
Петька уже вот-вот догонял ребят, но вдруг у Потаповых заболела лошадь, и Потапов сразу помрачнел.
Он отодрал Петьку за уши, запрятал его книги и тетради и строго-настрого запретил ему ходить в школу.
Петька, решив, что это дело двух-трех дней, терпеливо ждал, когда отец переложит гнев на милость. Но отец становился все мрачнее, и школьная скамья напрасно ждала Петьку.
Петька приуныл не на шутку.
Как раз к этому времени один из деревенских комсомольцев передал ему пакет, в котором Петька нашел письмо и несколько книг. К счастью, ни отца ни матери не было дома, а шестилетняя сестренка была занята своей тряпичной куклой.
Петька запрятал свои сокровища в сарай и с нетерпением стал поджидать Митьку.
Митька, заваленный работой, не показывался два дня, а на третий день Петька, не вытерпев и решив плюнуть на угрозы отца, пошел к приятелю.
Еще издали он услыхал тюканье топора, а подойдя ближе, увидел Митьку, заносящего над головой топор, воткнутый в корявый обрубок.
— Здорово!
— Здорово!
— Ты што не приходил?
— Делов много.
— Прислали, слышь.
— Ну-у?
— Да, и книг и письмо.
Митька не переставал тюкать топором.
— Принес?
— А то как же.
— Знаешь што? Я буду рубить, а ты читай. Мамка услышит, что работаю, и не выйдет.
Под размеренные удары топора и треск раскалывающихся дров Петька читал письмо:
„Теперь расскажите нам, как ваши дела, ребята? Сделали ли вы что-нибудь по хозяйству? Читаете ли вы книжки, которые мы вам дали? Летом мы, наверно, снова приедем в ваши места“.
— Это здорово!
Петька продолжал:
„Как дела со школой? Мы очень боимся, что вы еще-плохо читаете и потому не можете как следует разобрать то, что написано в книжках“.
— Как будто знают, черти, что мы тут наворотили!
„Старайтесь уговориться с родителями, чтобы пускали в школу. Надо хорошо читать, писать и считать для вашей работы“.
— И считать, да. А то вон мы просчитались и кормушку всю испоганили.
„До свиданья, ребята. Пишите нам, как ваши дела. Мы будем очень рады получить от вас письмо. Пионеры отряда имени Калинина“.
— Таки-то дела, — вздохнул Петька, пряча письмо. — Надо им написать.
— Смеяться, поди, над нами будут.
— Они не такие.
— Такие, другие, а все одно будут.
— Ми-итька!
— Мамка кричит. Приходи завтра, книжки почитаем. Завтра мамка уйдет.
— Ладно.
Петька ушел, а Митька, взвалив на плечи охапку дров, перевязанную веревкой, пошел в избу.
Письмо взбудоражило ребят. Им снова захотелось приняться за какое-нибудь дело, но подходила зима, а какие могут быть дела в зимнее время.
— Надо к весне что-либо смастерить, — говорил Митька, шагая по примерзшей земле: — только такое сделать, чтоб наверняка. И чтоб больше не драли.
— Поучиться б эту зиму как следовает, — затянул свое Петька: — а то прямо перед ребятишками стыдно. Дразнют, как на улицу выйду. Ни тебе поиграть с ними, ни подраться. А вчера, знаешь, Сережка Панфилов что ляпнул?
— Ну?
— Ты, говорит, в пионеры записался, я, говорит, знаю. Красный галстук у тебя есть, да только отец-то твой этим галстуком тебя отмочалил.
— Вот дьявол! Откуда ж?
— А лих его знает. Должно, мамка соседке сказала, та другой, а там и пошло. А дальше он так говорит: ты, говорит, пионер, так показуй другим пример. А ты вон неучем ходишь. Читаешь, как коза — мэ-мэ-мэ…
— И при всех? — ужаснулся Митька.
— Не было никого при этим разговоре. Я ему сказал: будешь, говорю, звонить — я те в уши такого трезвону напущу. Помалкивай, пока цел.
— Ну, а он?..
— Маленько испугался, только рази он смолчит? Рази стерпит?
— Проходу ребята не дадут.
— Да, тогда уж нос подальше.
— И что это за беда такая! — после долгого молчания начал Петька. — Кажись, отец у меня ничего, мужик хозяйственный, работяга, понимает, что к чему, а вот в этим месте уперся как бык и ни тпру ни ну. Как что, так сейчас сапоги на печь, книги под лавку, сиди, говорит, и молчи. И что ему эта школа далась?
— А знаешь, какая моя думка об этим? Стыдно ему, что сам он малограмотный, — сказал Митька. — Завистно ему, что сын больше его знать будет, ну он и кобенится.
