Затерявшийся в мирах - [6]

Что там такое говорил по телефону этот бюрократ? Хотел дать какой-то совет? А потом выпалил всю эту тарабарщину о загадке, прежде чем повесить трубку. Во всем этом мало проку. Он должен полагаться на свои собственные силы, и чем скорее он это поймет, тем лучше.

— Ну и что же теперь? — обратился Лафайет к холодным сумеркам и сам себе ответил:

— Для начала надо спуститься с этого насеста. Иначе ты окоченеешь и примерзнешь к мельнице.

Бросив прощальный взгляд на телефон, Лафайет начал медленно спускаться вниз.

Почти совсем стемнело, когда Лафайет очутился, наконец, на земле, в зарослях высохшей травы. Он потянул носом воздух — со стороны деревушки шел приятный запах жареного лука. Он нащупал в кармане несколько монет: надо попытаться найти приличную таверну, закусить и, быть может, заказать кувшинчик вина, чтобы успокоить нервы. Потом он попробует что-нибудь разузнать — очень осторожно, конечно. Лафайет еще не знал, с чего он начнет, но решил осмотреться на месте. Он начал спускаться по склону слегка прихрамывая, так как подвернул ногу, падая на землю. Похоже, что с возрастом он начал утрачивать форму. Давно прошли времена, когда он прыгал по крышам, как акробат, взбирался по веревкам, отбивался от грабителей, приручал драконов — и покорял Дафну. Сердце Лафайета болезненно сжалось, когда он представил себе ее задорное личико. Что она подумает, когда обнаружит его исчезновение? Бедняжка, ее сердце разобьется от горя…

А если нет? Последнее время он уделял ей так мало внимания, что она, вероятно, первое время вообще не заметит его отсутствия. Быть может, как раз сейчас с ней любезничает кто-нибудь из придворных щеголей, которые вечно болтаются во дворце. Предполагается, что они должны овладевать рыцарским искусством, на самом же деле — бездельничают, пьют, играют в карты и волочатся за женщинами…

Лафайет сжал кулаки. Они, словно стервятники, кинутся на бедную, беззащитную Дафну, как только узнают, что она осталась одна. Бедная, неопытная девочка, сможет ли она устоять против опытных обольстителей? А вдруг Дафна поддастся на льстивые уговоры и тогда…

— Что за ерунда, — опомнился Лафайет. — Я вполне могу положиться на Дафну. Может быть, она несколько легкомысленна, но сумеет дать отпор любому проходимцу, который попробует приударить за ней. Дафна достаточно долго орудовала метлой, чтобы не промахнуться в нужный момент. Да и став графиней, она не утратила ловкости движений, занимаясь верховой ездой, теннисом и плаванием. — Лафайет представил ее стройную изящную фигурку в открытом купальнике на мостике бассейна…

— Хватит об этом, — скомандовал он себе. — Сосредоточься на самом важном. Только что же сейчас самое важное? — подумал он.

Главная улица города представляла собой кривую, немощеную дорогу со множеством выбоин, по которой с трудом проехала бы повозка. На ее обочинах то тут, то там виднелись кучи мусора, очистки и яичная скорлупа. Лафайет отметил, что консервных банок здесь еще не было. В окнах, затянутых промасленной пергаментной бумагой, светили тусклые огоньки. По дороге он встретил двух-трех местных жителей, которые, оглядев его украдкой, скрылись в переулках еще более темных и узких, чем главная улица. Впереди он увидел грубо размалеванную вывеску, скрипящую под холодным ветром над покосившейся дверью. На ней был изображен уродливый мужчина в серой одежде и с тонзурой. В руке он держал кружку. Надпись, сделанная над ним кривыми готическими буквами, гласила: «Приют нищего». При виде этого убогого трактира Лафайет с тоской вспомнил уютную таверну под названием «Секира и Дракон», где он имел обыкновение устраивать пирушки в компании друзей…

Он опять подумал о том, что Дафна осталась дома одна.

— Во всяком случае, я надеюсь, что она одна, — простонал Лафайет. — Какой же я был болван. Только бы вернуться, уж я постараюсь загладить свою вину…

И взяв себя в руки, он толкнул низкую дверь, ведущую в трактир.

От кухонного чада, стоявшего в трактире, у Лафайета защипало глаза. В нос ударил запах скисшего пива, угля, подгоревшей картошки и других, менее приятных компонентов. По неровному земляному полу он направился к покосившейся стойке, пригибая голову, чтобы не стукнуться о низкие балки, с которых свешивались связки лука. У стойки спиной к нему стояла худая женщина в сером домотканом платье, с засаленной косынкой на голове. Она протирала тряпкой закопченный горшок, напевая что-то себе под нос.

— Э… — начал Лафайет, — могу ли я заказать что-нибудь перекусить? Ничего особенного, скажем, парочку куропаток, несколько артишоков и хорошее сухое вино — например, Пуйи-Фвиссе, пятьдесят девятого года…

— Однако ты шутник, — заметила женщина, по-прежнему стоя к нему спиной.

— Ладно, в таком случае омлет, — поспешно сказал Лафайет. — Сыр с тунцом тоже подошел бы. Ну и горячие гренки с крепким пивом.

— Ты меня уморишь, — сказала женщина. — Я умираю со смеху: ха-ха-ха.

— Не могли бы вы мне сделать бутерброд с ветчиной? — в голосе Лафайета прозвучало отчаяние. — Я особенно люблю баварскую ветчину с ржаным хлебом…

— Колбаса с пивом, — отрезала кухарка. — Хочешь ешь, не хочешь — убирайся.