Затерянный храм - [14]

Голос у нее оставался таким, каким Грант его и запомнил, — английские слова у нее выскакивали быстро, словно плясали языки пламени. Грант снова надел шляпу, чтобы в насмешливом поклоне приподнять ее.

— Марина, я…

— Если бы я и захотела тебя видеть, так только для того, чтобы убить.

Грант пожал плечами:

— Позже. Я пришел предупредить тебя.

— Как предупредил Алексея?

— Я не убивал твоего брата, — холодно и с расстановкой ответил Грант.

— Нет?

Увлекаемая гневом, она двинулась к нему, и Грант отшатнулся, прижав к себе руки. Ее нельзя было недооценивать. Большинство мужчин из тех, кто недооценивал ее, потом пожалели об этом.

— Через три дня после той засады он ушел, чтобы встретиться с тобой возле ущелья Импрос. Ни один из вас не вернулся, но только один остался в живых.

— Клянусь тебе, я не имею отношения к его смерти. — Это было не совсем верно. Он почти вспомнил ядовитый вкус желчи, стоявшей в горле, пока он ждал возле ущелья, сжимая в руке револьвер, а пот, соленый, словно слезы, жег ему глаза. — Когда я ушел, он был жив. Господи, да он для меня был почти что брат!

Он мог бы рассказать ей гораздо больше, но это только испортило бы все еще сильнее. А времени у него было мало. Грант огляделся и снова посмотрел на Марину.

— Я пришел предупредить тебя, — повторил он. — Помнишь тетрадь?

Она растерянно взглянула на него:

— Что?

— Тетрадь. Записи археолога. Я дал тебе, чтобы ты спрятала. Помнишь?

Внезапный порыв ветра сорвал ее косынку и унес прочь. Косынка пролетела через двор и запуталась в ветвях дерева у ограды. Длинные волосы Марины рассыпались у нее за спиной — жесткие, непослушные.

— Не помню.

— Нет, помнишь. Через два дня после вторжения немцев. Я принес ее сюда, как просил меня археолог. Ты очень расстроилась, что его убили.

— Пембертон был хороший человек, — тихо сказала Марина. — Хороший англичанин.

Она пристально посмотрела на Гранта. В уголке ее глаза блеснула слеза. Слеза не потекла дальше, но и стирать ее Марина тоже не стала. Грант стоял и ждал.

Кажется, она что-то решила:

— Входи.

В доме все было так, как он запомнил, — кухня, спальня и гостиная, просто обставленные, но безупречно чистые. В каменном очаге курилось почерневшее полено, а на подоконниках в вазах стояли букеты цветов и засушенной лаванды. На стенах висели фотографии: позирующий для фотографа мужчина в шляпе с широкими полями верхом на ослике, две смеющиеся молодые женщины на берегу реки, молодой человек в форме новобранца — несмотря на его усилия принять храбрый вид, лицо у него на старой зернистой фотографии казалось изможденным. Грант не стал рассматривать эту фотографию.

Марина исчезла на кухне и через несколько минут вернулась с двумя крошечными чашками кофе и двумя стаканами воды. Грант заметил, что она успела причесаться. Она поставила чашки и стаканы на кружевную скатерть и села напротив него. Грант осторожно отпил кофе и сделал выразительное лицо. Напиток был густой, как смола.

— Больше не любишь греческий кофе?

— Проверяю, нет ли там стрихнина.

Марина против воли рассмеялась:

— Обещаю, что если захочу убить тебя, то сделаю это собственными руками.

— Ну хорошо.

Грант поднял чашку и осушил ее одним глотком. И стал смотреть, как пьет свой кофе Марина. Ей, должно быть, сейчас лет двадцать семь, подумал Грант, она похудела с тех пор, когда он, хромая, пришел в этот дом, но красота ее все та же — дикая, непредсказуемая. Уже тогда она и ее брат были известны среди членов Андартико, греческого Сопротивления. В последующие месяцы они, с помощью и поддержкой Гранта, сделались чуть ли не самой заметной занозой в боку немцев. И более того, Грант и Марина стали любовниками. Их связь была тайной, они прятались и от немцев, и от греков — короткие встречи украдкой в пастушьих хижинах и за разрушенными каменными заборами, обычно в жаркие дневные часы, перед ночными вылазками. Грант еще помнил вкус пота на ее шее, шелест листьев мирта и олеандра, ее стоны и его попытки заглушить их поцелуями. Это были дикие, суровые времена, но ощущения от секса делались только острее, живее. Пока в один сияющий, прозрачный апрельский день все не кончилось — возле ущелья в Белых горах, там, где пахло розмарином и порохом.

Грант понял, что Марина за ним наблюдает, и поспешно отпил воды.

— Значит, ты пришел предупредить меня. О чем, о тетради Пембертона?

Она справилась с эмоциями и стала спокойнее, говорила теперь вежливо и четко. Однако щеки ее все еще пылали.

— Это… — Он сделал паузу. — Это длинная история.

— Ну тогда давай сначала. — Марина откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. — Расскажи, что произошло после того, как ты уехал с Крита.

— Я вернулся в Англию.

Даже такая простая фраза таила в себе множество историй: о том, как под покровом темноты надувная лодка подошла к отмели возле Дувра, о пустой комнате над кафе на Олд-Комптон-стрит, где приходилось задергивать шторы всякий раз, как по улице проходил полисмен, о полуночных собраниях в руинах разбомбленных домов.

— Потом однажды я шел по Бейкер-стрит, и на меня налетел какой-то человек. Буквально налетел — как в регби. Он очень извинялся, смущался и уговорил меня выпить с ним чаю. Он был так любезен, что я согласился.