Заступа - [11]

Из-под забора с рыком выкатился огромный взлохмаченный пес. Клацнули в жутком оскале длинные зубы.

— Ай! — Марьюшка испуганно вскрикнула.

— Тю, проклятый! — замахнулся Ванька. — Никак, не узнал?

Огромный дымчатый, усеянный репьями кобель натянул звенящую цепь, брызжа с клыков пенисто-желтой слюной. Уши прижались к башке, шерсть вздыбилась, бока пошли ходуном. Ванька отпрянул, зубы щелкнули возле ноги.

— Тише, — ласково сказала Марьюшка и протянула ладонь. Грозное рычание оборвалось, пес понюхал пальцы и протяжно, умоляюще заскулил, пушистый хвост обвис между лап. В следующее мгновение кобель прижался к земле и резко подался вперед, целя в горло.

— Хватит, Серко! — подбежавшая фигурка упала собаке на спину, не дала сделать последний прыжок. — А ну пошел! Кому говорю!

Серко зазвенел цепью, скрылся в своей конуре. Перед ними осталась краснощекая девочка в синем сарафане и белом платке. Улыбчивая, крохотная, с веселыми глазами и конопатым лицом. Аннушка. Ванькина семилетняя сестра.

— Я переживала, — насупилась девочка. — Куда ушел? Теперь-то понятно!

Она бросилась, обняла обоих, завсхлипывала:

— А я… а ты… А батюшка злой. Грит, пущай не вертается… А матушка плакала… А я ей говорю: не реви… Дурак, дурацкий дурак!

— Прости, Анька, — Ванька подхватил сестру на руки, чмокнул в нос.

— Фу, не слюнявь, — Аннушка прижалась брату к груди, нашарила и притянула Марьюшку. — Ой, как я рада…

С крылечка вальяжно спустился пушистый, черный, с белой мордочкой кот Васька, первейший Аннушкин друг и любимец. Притащила она год назад крохотного, задрипанного, еле живого котенка. Под забором в крапиве нашла. Задние лапки от голода отнялись. Ванька хотел из жалости утопить. Аннушка не позволила, выходила, отпоила козьим молоком, отогрела в постели. Превратился доходяга в красавенного, игривого, знающего себе цену кота.

На пороге появилась мать. Охнула, привалилась к стене, рот прикрыла рукой. Глаза на мокром месте. Не чаяла сына увидеть. Ванька виновато улыбнулся. Мать сделала шаг, собираясь броситься к ним, и замерла. Из дома вышел отец. Угрюмый, нечесаный. Брагой пахнуло аж до ворот. Плохо дело, запил купец. Ванька приготовился к худшему. По пьяному делу отец дурным становится, может и зашибить. Сколько крови мамке попортил? Через это рано и постарела. Суров Тимофей, нравом крут.

Отец недобро глянул из-под лохматых бровей.

— Явился?

— Явился, — Ванька глаз не отвел. Хватит, вырос уже. На силу другую силу найдем.

— И эту привел? — мутный взгляд задержался на Марье.

— Привел!

Отец смерил тяжелым, налитым злобой взглядом.

— Ну-ну, — сплюнул, попав на бороду, и, пошатываясь, убрался в избу. Внутри что-то обрушилось, зазвенело, покатилось, зазвякало.

— Уф, — фыркнула Аннушка. — Как же я испужалась! Батюшка тебя прибить обещал!

— А ты и рада, лиса, — уличил сестренку Иван.

— Скажешь тоже, — Аннушка прижалась тесней. — А вы насовсем?

— Насовсем. Свадьбу сыграем.

— Только о свадьбах и думаете! Вправду Заступу убил?

— Нет, — качнул Ванька башкой. — Поговорили с ним, всего и делов.

— Ох и смелый ты, Ванька.

Кот настойчиво мявкнул, призывая хозяйку.

— Уж какой есть.

Ванька поставил сестру на землю, к матери подошел. Евдокия сидела на крыльце, привалившись спиной к прогретым солнышком бревнам; в морщинках, собравшихся вокруг глаз, блестели слезинки.

— Все хорошо будет, матушка, вот увидишь, — улыбнулся Ванька, понимая, что говорит не то и не так.

— Дай Бог, — Евдокия улыбнулась слабо и вымученно. — Веди невесту, сынок.

— Матушка, — Марья упала к ее ногам и принялась целовать натруженные, перевитые синими жилами руки. — Матушка.

— Была одна дочка, теперь будет две, дожила на старости лет, — Евдокия коснулась Марьюшкиных волос. — Ступайте в избу. А я маненечко посижу отдохну. Сердце жмет. Сейчас вечерять соберу.

Ванька привел невесту в свою горницу. Шиловы жили богато. Изба большая, просторная, не чета бедноте, ютящейся вповалку и старый и малый. У Ваньки горенка, у Аннушки с Васькой горенка, у матери с отцом опочивальня, просторная обеденная, где отец и торговые дела вершит, гостей принимает, да для челяди закутки — девки Малашки и долговязого Глебки.

Сели к оконцу, рядышком, и долго молчали, боясь порушить сплотившую их близость. Думали каждый о своем и об одном одновременно. Солнце садилось, затихало село, мычали коровы, щелкал кнут пастуха. В доме слышался неразборчивый голос отца и тяжелые, постепенно затихающие шаги. В дверь тихонечко поскреблись.

— Вань, а Вань.

— Ну чего, пострела?

В горенку просочилась Аннушка. Васька маячил за порогом, внутрь не пошел.

— На вота, — сестренка подала ледяную глиняную крынку и кусок чего-то теплого, обернутого чистой тряпицей. — Поисть принесла. Батюшка дюже злой, вас кормить запретил, а я в чулан прокралась и стащила.

— Мамка дала?

— Ага, — рассмеялась Аннушка и широко зевнула. — Ну, я побегу.

— Беги, — Ванька проводил сестру взглядом. В двери мелькнул черный хвост.

Только тут Ванька понял, насколько оголодал. В тряпице оказался пирог с грибами, в крынке — жирное молоко. Накинулся жадно и торопливо, отфыркиваясь и ухая. Марьюшка ела вяло, пощипала пирог, едва пригубив молоко.