Застой. Перестройка. Отстой - [28]

После долгого, гениального в своей пустопорожности тоста коллеги все же выпили за очень Великий Октябрь и за большие социалистические завоевания. Одну фразу как истинный филолог Леня крутил полчаса, виртуозно окрикивая собутыльников и меняя порядок слов. Наконец, мы с Шульцем уложили Ерошкина спать на кухне. Сашке с подругой выделили отдельную комнатку. Шульц остался с Олей — в другой. Я удалился в коридор. Но, увы, отдохнуть никому не удалось. Ленька, сняв с себя ВСЕ, ходил по коридору, заглядывал в комнаты и требовал — Человека! (Так он зачастую называл женщин.) Сашка и Виталий тихо шипели на Ерошкина, но тот все равно никак не мог угомониться. Кроме того, он каждые полчаса ходил в сортир. Громко попердывая и мочился, не закрывая за собой дверь туалета.

Я терпел долго, но чаша терпения переполнилась, и я буквально прорычал коллеге:

— Если ты не ляжешь, я тебя очень больно стукну.

И Леня понял, что к чему. Дошло. Прикрыв срамное место руками, он удалился на кухню. Минут через пятнадцать, правда, вскочил опять. Хмель не покидал черепную коробку Леонида Мефодьевича. Он опять подошел ко мне и спросил:

— Ты человек?

— Да.

— Тогда подвинься, — совершенно четко отреагировал пьяный Ерошкин и начал пристраиваться на мои обжитые стулья. Я несильно стукнул бедного пьянчужку по голове. Леня закричал, как ему больно. И опять усвистал на кухню. Наконец, Ленька окончательно угомонился, перетрухнув, видимо, не на шутку. Заснули и все остальные. И до двенадцати часов дня все население шульцевского дома спало.

В двенадцать мы выпили с Шульцем кофе и стали болтать, пока другие еще видели дневные сны.

— Евгений Викторович, а как ты думаешь, какой строй все-таки более правильный — социализм или капитализм? — неожиданно спросил Шульц, как будто мы были не у него дома, а где-нибудь в США, на международном коллоквиуме.

— А разве есть разница? — удивился я. — По-моему, во всем мире существует только один строй — рабовладельческий. Есть класс рабовладельцев и класс рабов. И узенькая прослоечка — мастеров, которые нужны и тем, и другим.

— Но все-таки на Западе свободы, наверное, больше? — проявил некую антипатриотическую агрессивность Шульц.

— Мы там с тобой не жили, Виталий. — уклончиво ответил я. — Конечно, нашей пропаганде я бы не стал верить на сто процентов, но думаю, там тоже свободы нет. Точнее, она есть, но не для всех.

— А ты скептик, — вздохнул Виталий. — А в дружбу ты веришь?

— Не сердись, мой друг, но никакой дружбы, тем более любви (без детей!) нет и в помине. Дружба — иллюзия, что можно получить нечто дешевле, чем оно стоит на самом деле. Влюбленность — хитрая реакция мозга, реакция самообмана, когда человек алчет вполне конкретных материальных вещей, а думает, что влюблен.

— Эк, ты завернул, — удивился Виталий.

А меня несло, точно Остапа:

— Впрочем, любовь и влюбленность — совершенно разные понятия. Не понимая этого, мы часто бываем наказаны. Высшим разумом, сиречь Абсолютом. В Писании сказано — возлюби ближнего своего как себя самого. Больше себя можно возлюбить только Бога. Что же делаем мы, грешные смертные? Уверяем себя, что кого-то любим больше собственного ego. И — претендуем на душу другого человека, его тело. А это антибожественно. А значит, и наказуемо.

— Наказуемо? Почему?

— Ну потому что нельзя идти против законов природы. Любовь должна быть направлена на клан и на Абсолют. Все остальное, увы, только средство, чтобы Клану (сиречь, самому себе) было хорошо. Вместе с тем, приятные сердцу люди — не выдумки идеалистов. И слово «дружба» вполне имеет право на существование. Но только в американском смысле. Приятен тебе человек — товарищ. Виделись два раза — друг. Так мне про Америку рассказывали…

— Значит, ты идешь против природы, ведь ты же сейчас изменяешь своей жене… Отдыхаешь без нее — в женском обществе.

— Нет, я ей не изменяю. Хотя мог, наверное, изменить. И это плохо. Это мне совсем не нравится. Если можно, я, пожалуй, поеду…

— Да ладно тебе, Женек, не кипятись, — стал меня успокаивать Виталий. — Левак укрепляет брак. Эта Оля тебе понравится, очень сексапильная девушка…

— Это исключено. И брак лучше укреплять как-то по-другому. Знаешь, есть такая известная еврейская максима «Да пусть рухнет сам Иерусалим, лишь бы Хаечка моя была жива!» Это очень честная максима. И, как выясняется, всеобъемлющая. Что есть еще в этом мире, кроме детей, жены, матери, отца, дядюшек, тетушек, других ближайших родственников? Ничего. Все остальное — иллюзии.

— А я все-таки верю в дружбу. Я, например, считаю, что ты мой друг.

— И ты мой друг, конечно. Вообще, любые обобщения, как правило, излишни. Ты мне лучше вот что скажи: ты пишешь роман или нет? Мне Наташа сказала, что пишешь.

— Да так, кропаю понемножку. Это, видимо, форма невроза. Ты знаешь, я недавно читал журнал «Вопросы психологии». Там напечатана любопытная аналитическая статья «Проблемы психо-физических недостатков и творчества». Интереснейшая статейка. Совершенно ясно, что болезнь — двигатель творчества. Вот, видимо, я болею.

— Тут я бы с тобой спорить не стал. Мне кажется, творчество — это вид психотерапии. Мы как бы выговариваемся, облегчаем свою душу.