Застой. Перестройка. Отстой - [23]

Пришел в музей семьи Маяковских. И там сказали: «Нет!»

Я обил пороги всех московских редакций. Везде отвечали однозначно.

Короче, я остался с носом после трех месяцев бесплодных поисков работы в нашей замечательной социалистической отчизне.

Один поэт, мой шапочный знакомый Саня Щупленький, работавший в газете «Книжное откровение», сказал:

— Позвони мне через месяц, когда выйду из отпуска, я тебя порекомендую в «Московский помощник партии» или возьму к себе в «Откровение», на договор.

Месяц я ждать не мог. Я сам пришел в «Московский помощник партии». И, как ни странно, ко мне там отнеслись более или менее тепло. Я показал свои стихи Александру Яковлевичу Храброву. Тому они понравились. Он передал их Юрию Ивановичу Вовину, который вел рубрику «Турнир поэтов». Вовин встретил меня вопросом:

— А чего ты ко мне сразу не пришел? Я же поэт с мировым именем, обо мне писали и Солженицын, и Пастернак, и Сельвинский. А вообще-то правильно сделал, что не пришел, все равно я стихов поэтов с улицы или из почты почти не читаю. Знаешь, сколько писем ко мне в день приходит? Тонны! И я их сразу — в корзину. Ведь мы здесь, в «Помощнике», рукописи не рецензируем и не возвращаем. Но Саше Храброву я верю. И тебе тоже. Только ты скажи ч е с т н о: ты хорошие стихи пишешь или говно? Ты мне сам скажи, ч е с т н о!

— Вообще-то я считаю себя журналистом, я, собственно, сюда и пришел устраиваться корреспондентом, — дерзко и вместе с тем очень наивно ответил я.

Вовин задумался и вдруг выдал:

— Это можно! Ты не боись! Без работы не останешься.

И повел меня к заместителю главного редактора «Помощника» Саше Топчуку.

Тот выслушал монолог о моей сложной и тяжелой жизни, обремененной красивой женой и малым ребенком, посмотрел статьи, стихи и заметки, опубликованные в «Трудной нови», и тяжеловесно, и торжественно произнес:

— Добро!

Он проводил меня к завотделом комсомольской жизни Ефиму Наташину и объяснил ему ситуацию.

На следующий день я поехал в командировку в поэтический, овеянный именем Чайковского Клин. Мне поручили написать материал о жизни горкома ВЛКСМ. После чего редакция должна была решить: брать меня на работу или нет?

Увы и ах, довольно частое печатание в районной газете привело к не совсем хорошим результатам. Дело в том, что как и Советская власть пришла в наш Кубиковск медленными темпами, так и все горбачевские либеральные перестроечные перемены не торопились здесь давать о себе знать. За годы своего сотрудничества с районной газетой я не написал н и о д н о г о критического материала. Только всех хвалил, в основном своих одаренных учеников из Среднеспасской средней школы. И перестроиться мне было трудно, к тому же я и не хотел этого. Я не понимал, почему нужно все и всех ругать, разве в этом суть Перестройки?!

Прочитав мой «клинский» материал, Ефим Наташин отчеканил:

— Это очень плохо. Очень плохо. Так писать нельзя. Так писали только в годы «застоя». Да и то не так хвалебно!

Однако Ефим не бросил меня на произвол судьбы. Он — благородный человек! — отвел меня в отдел информации и представил заму начальника отдела Диме Шкирину:

— Парень неплохой, фактуру брать может, думаю, что вам он пригодится.

Дима сказал:

— Сначала нужно сделать три публикации в «Помощнике», опубликовать их через наш отдел.

Я оживился:

— Есть заметка о книжной выставке в Сокольниках.

— Не нужно.

— Очерк об артисте Картавом.

— Не пойдет.

— О людях, получивших патент на индивидуально-трудовую деятельность.

— Пиши! А сейчас покажи, что у тебя уже написано.

Я достал из сумки газетные публикации и рукописи. Дима листал их минуты три. Не вдохновился.

В скором времени я принес ему новые, уже заказанные материалы. Дима их положил в очень дальний ящик своего письменного стола. И сказал:

— Позвони через месяц.

Через месяц Шкирин вернул мне рукописи, констатировав сакраментальное:

— Не пойдет!

Однако вскорости из отпуска вышел начальник отдела информации Александр Пегов. Вовин отвел меня к нему. Пегов отнесся к начинающему журналисту теплее. Он и сам писал стихи, и уважал мнения своих друзей Храброва и Вовина.

Впрочем, и Саша не взял меня на работу, хотя поначалу и пообещал это сделать.

На Пегова я не сердился. Он мне все равно был симпатичен. Тем более что он пообещал сосватать меня попозже в отдел литературы:

— Ты там будешь чувствовать себя как рыба в воде. Это тебе близко. Я с зав. отделом поговорю.

— Да я уже с Петей Рубаком, сотрудником отдела, общался. — Посетовал я. — Он, мягко говоря, не пришел в восторг.

— Ну, Петя человек сложный. А с Лоханкиной вопрос решим. Пока же Лоханкина из отпуска не вышла, — сотрудничай со мной. Глядишь, что-то и выйдет из этого путное! Словом, я буду тебя проверять на годность к журналистской работе.

Проверял меня Пегов на годность недели две. И за это время учил уму-разуму:

— Что такое журналистика? Это свалка. На нее попадают те, кто в жизни ничего не смог, кто ничего не хочет делать, а хочет только языком трепать. Но уж коли пришел, давай сотрудничать. И на свалке можно сверкать!

Для начала Пегов дал мне задание — взять интервью ко Дню авиации у летчика из аэропорта Быко-во — молодого и красивого комсомольца.