— Слово по кандидатуре имеет Маша.
Но тут мальчишки неорганизованно закричали:
— Сережку Крымова! Крымова!
А девчонки тоже начали кричать:
— Нет, Олю! Нет, Спичкину!
И такой тут гвалт подняли, как на свободном уроке.
Учительница стала стучать по столу карандашом, а вожатая подбежала к Сережке, схватила его за плечи и начала трясти да приговаривать:
— Опять задумал сорвать сбор? Хочешь свою кандидатуру протащить? Не выйдет!
А у Сережки от тряски голова, как у желторотого воробушка, болтается туда-сюда. Потом ему надоела эта самодеятельность, он вскочил и стал убеждать всех, что ничего он не задумывал и свою кандидатуру никуда не хочет протаскивать и что звеньевым его избирать никак нельзя, потому что он в учебе слабоват и поведение у него не совсем примерное.
Это все верно. В прошлом году ему арифметику на осень оставляли. Но зато Серега самый лучший вратарь, и никто не плавает быстрее его кролем.
А девчонкам только его признания и надо было.
Избрали они Спичкину, а теперь сами не рады. Хотели создать секцию плавания, а Спичкина говорит:
— Чтоб утонули, а я за вас отвечала?
Хотели в городки научиться играть, а Спичкина:
— Чтоб ноги кому-нибудь перебили?
Хотели лыжный кросс до лимана устроить, а звеньевая и тут:
— Чтоб кто-нибудь заблудился в степи?..
И теперь у них все сборы, как парты в классе, одинаковые — об учебе и дисциплине.
Но самое смешное в этой истории было то, что сразу после выборов вожатая предложила:
— За хулиганскую выходку Крымову объявить выговор.
И объявили. Правда, на другой день вожатую вызвали куда-то, и теперь она работает в клубе кассиром и говорит, что там даже лучше — спокойнее и платят не меньше. А старшим пионервожатым стал Коля Попов. Он в прошлом году закончил нашу школу и остался в совхозе радистом. Работы у него, как он сам говорит, хоть отбавляй, и потому он не может целый день сидеть в пионерской комнате и наклеивать картинки на монтажи. Зато у нас всю зиму шел чемпионат по хоккею с шайбой, устраивались турниры шахматистов и работал радиокружок. Так что мы на Колю не в обиде.
Вот что значит поставить вожатым мужчину! Но об этом я же не мог сказать девчонкам, потому что они все равно бы не поняли меня, а, во-вторых, — это не совсем правильно. Есть же у нас женщины депутаты и даже министры. И в довершение всего, Коли сейчас не было в поселке. Будь он, дело не зашло бы так далеко.
Взбудораженным девчонкам я ответил:
— Пусть с Генкой сначала отец поговорит, а если и это не поможет, тогда соберемся.
Ребята из нашего звена поддержали меня. Наступила наша очередь пилить и колоть дрова для школы, и мне очень хотелось, чтобы Синицын обязательно пришел на пилку-колку. Я думал, что это хоть немного сгладит его вину. Вот почему я отозвал в сторону нашего классного дипломата Вовку Грачева и попросил его переговорить с Генкой.
— Только так, тонко, с подходом.
— Учи ученого, — задрал нос Вовка.
Но и Дипломат не помог. Синицын как будто решил поступать назло всем: не только не явился на мероприятие, но и отца не привел. Этот поступок Генки оказался той последней каплей, как любит говорить Фаина Ильинична, которая переполнила чашу нашего терпения.
Теперь, слушая раскрасневшуюся от негодования Тарелкину, я согласился с тем, что он позорит школу, и дал слово провести сбор сегодня, сразу же после уроков.
Уже на следующей перемене вся школа обсуждала Генкино поведение. Одни ругали, другие жалели его, и только сам он никак не реагировал на происходящее.
— Ты, может, и на это собрание не придешь? — приставала к нему Лена.
— Почему, — вздергивал Генка угловатые худые плечи. — Если не приду, кого же вы будете обсуждать?
А на предпоследней перемене он попросил Лену:
— Только скажи Морозову (мне, значит), чтобы он покороче говорил, а то мне очень некогда.
— Каков!? — возмутился Грачев, поправляя светлую челку. — Его обсуждать будут, а он еще ультиматум предъявляет.
Я был уверен, что собрание пройдет бурно. Но когда мы закрыли дверь на ключ, чтобы нам не мешали, в классе наступила такая тишина, что было слышно, как за окном падают капли с сосулек и щебечут воробьи. Я смотрел на Генку. Он сидел за последней партой и с таким видом изучал улицу, как будто происходящее в классе его абсолютно не касалось.
— Ну, давайте, — сказал я, останавливаясь около Фаины Ильиничны, которая пожелала присутствовать на нашем сборе. — Все вы знаете и, между прочим, не хуже меня, а даже лучше, для чего мы собрались. Вот и давайте высказывайтесь, а то на перемене кричали…
— Как говорят дипломаты, — оторвался от книжки Грачев, — в кулуарах.
— Вот именно, — перебил я его. — Ты тоже больше всех говорил.
— Мне не ясно, — захлопнул книжку Вовка, — кого собрались обсуждать — меня или Синицына?
— Вот-вот давай, высказывайся.
— А чего высказываться, — зашумели сразу все. — Пусть Синицын скажет, и все.
— Не кричите! — подняла руку Фаина Ильинична. — Здесь не просто пионерский сбор, а разбор персонального дела. Вы решаете судьбу товарища. Кто хочет сказать, поднимите руку. Веди собрание, Морозов.
Я заметил, что лица ребят стали постными, кислыми. Они замолчали, а Генка начал нетерпеливо ерзать на своем месте.
