Застава - [8]

— Это уже не искренняя любовь…

— А вот и искренняя… А Стелуца с Порохового склада что поделывает? — спросил дядя Вицу, как бы желая переменить разговор.

Тринадцатитысячник ничего не ответил.

— Говори, когда спрашивают! Что она поделывает? Видался ты еще с ней?

— Оставь ты это, — ответил Тринадцатитысячник, которому совсем не хотелось говорить про Стелуцу.

Но дядя Вицу как раз настроился говорить о Стелуце с Порохового склада.

— Ты вот дивился, когда она спала с сынком Сердженту… Таращил свои глазища… Удивлялся… Не мог, что ли, себе представить, что женщина может переспать и с человеком, которого она не любит?.. Так ее же и по походке распознать можно было, что развратница она. Удивлялся ты, что все это так, вдруг, внезапно произошло… Думал, что это происходит потихоньку да полегоньку… А с тобой она не спала часом?

— Нет, — спокойно признался Тринадцатитысячник.

— Оно и понятно… Таковские только и ждут, чтобы им дурачок попался, чтобы перед ним всякие там штучки разыгрывать, барышень из себя корчить.

— Оставь ты меня в покое, дядя Вицу, — молил его Тринадцатитысячник, которому совсем не нравилось вспоминать об этом деле.

— Есть и такие бабы, которые готовы переспать с человеком за то лишь, что он постучался к ним в дверь, когда муж на работе… Мол, зря, что ли, человек сюда шел… А другие не живут и с любимым, потому что ленятся ехать к нему двумя трамваями.

— Нельзя всех женщин одной меркой мерить, — отозвался Тринадцатитысячник, в уме которого Стелуца сумела расшатать отличное мнение, которое он прежде имел о женщинах и которое ему все-таки очень хотелось сохранить, несмотря на этот неудачный опыт. Возможно, что он ее и не любил, а спутался со Стелуцей только так, чтоб доказать остальным парням, что и он пользуется успехом у женщин, стоит лишь захотеть.

— Конечно, нет, — подтвердил дядя Вицу. — И я всю жизнь утверждал, что женщина женщине рознь.

Собственно говоря, Тринадцатитысячник вздыхал по Рэдице, дочери дяди Вицу. Но он и не воображал, что Рэдица сможет когда-нибудь влюбиться в него; любовь и примирение со своей судьбой родились в его душе примерно в то же время. Поэтому о Рэдице он думал, как о прекрасной мечте, которой не суждено сбыться. Безнадежность его чувства не уменьшила его силы, а только превратила его в нечто отвлеченное, далекое.

— Я теперь с одной девушкой гуляю, — с внезапной решимостью робкого человека сказал вдруг Тринадцатитысячник.

— Опять?..

— Почему опять? — попытался оправдаться парень, повышая голос. — Со Стелуцей ведь никакой любви и не было…

— Хорошо хоть, что признаешься… Ну, а с этой? — полюбопытствовал дядя Вицу. — Характер у нее, значит, подходящий? А спросил ли ты ее, как ей, дождь нравится… когда с крыши капает?

Тринадцатитысячник слушал в недоумении.

— Спроси ее, нравится ли ей дождь, — повторил дядя Вицу, выражая на этот раз более энергично свое желание.

— Она любит, когда льет как из ведра, — ответил Тринадцатитысячник, довольный тем, что и ему удалось пошутить. — А зачем ее про это спрашивать?

— Как зачем? — подивился дядя Вицу. И, смеясь, добавил: — Так оно делается. Он спрашивает: «А ты любишь дождь?» А она отвечает: «Да… мелкий такой…» Вот и устанавливается связь.

— Нет, не совсем это так…

— Так это, именно так, если я говорю…

Дядя Вицу, собственно говоря, догадывался, что Тринадцатитысячник вздыхает по его дочери. Это его радовало, потому что и он рад бы был назвать его зятем, но в то же время его огорчала нерешительность парня и его покорность судьбе. Он чувствовал, что и Рэдица неравнодушна к парню, и жалел о том, что они между собой не сговорились, как всегда жалел, что именно самые естественные вещи не всегда происходят как надо. Больше всего, однако, он досадовал на то, что приходится заводить подобные разговоры. «Того и гляди, найдутся еще такие дураки, чтобы подумать, что я его насильно хочу в зятья заполучить».

— А ты знаешь, что Джику сватал у меня Рэдицу? Руки ее добивается, — не без ехидства сказал он, досадуя на нерешимость парня.

— Да-а? — упавшим голосом сказал Тринадцатитысячник, который, казалось, ожидал этого.

«Ишь дурак: и не протестует! Верно, давно уж догадывался… Давно видел, что Джику и Рэдица… Как это он до сих пор не отдал себе отчета?.. Как не понял, когда все это было ясно, как дважды два четыре?..»

— Через две недели и свадьбу справим, — добавил дядя Вицу, с оттенком пренебрежения в голосе, надеясь, что Тринадцатитысячник попытается протестовать, сказать что-нибудь. Он ждал, что парень начнет кричать, волноваться, умолять: «Я люблю ее, дядя Вицу… Не выдавай ее за Джику». Но тот молчал, безропотно покоряясь судьбе.

*

Дядя Вицу все больше и больше досадовал на робость Тринадцатитысячника и нерешимость Рэдицы. Он как-то застал дочку с нежностью разглядывающей фотографию парня. В память его запало выражение счастья, мелькнувшее на лице девушки, и он все ждал, что Рэдица предпримет хоть что-нибудь, что оправдало бы нежность, с которой она разглядывала портрет Тринадцатитысячника. Но в поведении Рэдицы не происходило ни малейшего изменения; она с прежним равнодушием обращалась с юношей. Выражение искренней радости, с которой его дочь смотрела на снимок парня, преследовало дядю Вицу, помогая ему разобраться в нерешимости девушки. «Раз она решиться не может, так пусть и на портрет его больше не смотрит. Пусть не краснеет, когда он переступает порог дома».