Застава - [68]

ГЛАВА XX

Вицу преследовала полиция, поэтому ему было велено покинуть завод. А Рэдица, в свою очередь, покинула свою мастерскую и теперь искала другую квартиру.

Связь Тринадцатитысячника сказала ему явиться на одну из улиц района Тей, к товарищу Думитреску. Ему неоткуда было знать, что товарищ Думитреску и дядя Вицу одно и то же лицо.

— Ты еще водить машину умеешь? Не забыл? — спросил дядя Вицу, забавляясь удивлением парня, который не ожидал встретить его здесь.

— Не забыл!

— Надеюсь, никто не видел, что ты вошел сюда?

— Никто.

— Нам нужен грузовик.

— Будет, — спокойно ответил Тринадцатитысясячник.

Дяде Вицу нравились люди, не удивляющиеся при получении задания, считающие, что любое задание, даже и самое трудное, можно выполнить, Его порадовало, что Тринадцатитысячник не открыл широко глаза и не спросил: «Откуда мне взять грузовик?» Вицу больше всего раздражали остроты на эту тему. «Грузовик, да что, разве у меня завод грузовиков?» Тринадцатитысячник был не из таких.

— Выведи его под каким-нибудь предлогом ночью с заводского двора… А утром опять отведи в гараж, чтобы не вызвать подозрений…

— Сделаю…

С уверенностью отвечая на все эти вопросы, Тринадцатитысячник ломал себе в то же время голову в поисках наилучшего решения, но отвечал незамедлительно, зная, что — независимо от решений, которые он найдет позже, — ответ был один.

— Как закончим свое дело, вернешься на завод и будешь работать дальше…

— Куда мы едем? — спросил Тринадцатитысячник.

— Завтра узнаешь, — ответил дядя Вицу, огорченный тем, что не может посвятить его во все подробности. Скажи он теперь: «за оружием», Тринадцатитысячник сейчас же посветлел бы лицом от радости.

Но Тринадцатитысячник не настаивал и не упрекал Вицу за то, что тот ему больше не говорит: придет срок — и он все узнает.

*

Грузовик с оружием гнал по направлению к Бухаресту. Догадавшись, что сидевший за баранкой Тринадцатитысячник жаждет закурить, Вицу сунул ему папиросу в рот и сам зажег. Он всегда был рад побаловать хорошего работника, и поэтому думал теперь, что бы такое сделать для Тринадцатитысячника после выполнения задания, когда оружие будет доставлено по назначению. Он думал, что парень нуждается в белой, свеже выстиранной рубахе, в постели с чистыми простынями, хорошей еде и выпивке, а также и в женщине, которая любила бы его по-настоящему, все время выглядывала бы в окно посмотреть, не идет ли он, женщине, лицо которой светилось бы радостью, когда он открывал бы калитку дома.

Вицу был счастлив, зная, что в кузове грузовика лежит оружие и что вскоре это оружие попадет в руки рабочих.

«Пусть нас боятся фашисты… И буржуазия пусть страшится силы вооруженного народа… Главное — не выпускать оружия из рук, потому что враг боится вооруженных рабочих…»

Вицу не боялся громких слов, даже если эти слова принадлежали не ему, а другим, — конечно, если эти слова выражали правду, если он чувствовал, что они родились в душе сильного и честного человека.

Тринадцатитысячник гнал машину с максимальной скоростью. Их не только не должен был застать в дороге рассвет; они должны были сперва разгрузить оружие, а потом своевременно отвести машину назад, в заводской гараж так, чтобы никто и не заметил ее исчезновения. Вахтера, который сменялся в шесть утра, Тринадцатитысячник не боялся; но другой вахтер, который должен был прийти на смену Крампону, был человек злой, пьяница и ставленник директора.

Под угрозой смерти и подстерегавшей его все время опасности он, как при свете молнии, думал о множестве вещей, и знал, что ничто из передуманного под угрозой возможного конца нельзя сказать женщине, которая слушала бы рассеянно, думая о другом. Он не мог бы никогда примириться с тем, что такие мысли слушают нехотя, скучая.

Пережитое под угрозой смерти он мог сказать только женщине, которая слушала бы его, взволнованная, потрясенная. И Тринадцатитысячник решил, что он не расскажет о пережитом никому, что он будет свято хранить в душе все это до тех пор, пока не встретит такую женщину. Такой женщиной была Рэдица, но о ней он и думать не смел. Пережитая и преодоленная опасность придала ему сил, пробудила в нем мучительную потребность любви, настоящей любви. В двух шагах от смерти, он снова осознал, как крепко любит Рэдицу, и понял, что на этот раз объяснится ей в любви.

В такие минуты он мысленно видел ее рядом с собой и сожалел, что никогда еще ее не поцеловал. Он испытывал престранное чувство: будто они уже давно вели совместную жизнь, будто она была его женой и подарила ему детей, но, вопреки всему этому, он еще никогда не целовал ее. Тогда же, на пороге смерти, он понял то, что давно должен был понять: что и она любит и ждет его.

Твердое решение завоевать свое счастье было и результатом его убеждения, что, раздобыв оружие, он выполнил трудное и важное дело. Он чувствовал себя поистине мужчиной, и робкие, детские поцелуи уже не могли больше волновать его теперь.

Он нуждался в женщине и ни в какой-нибудь, а в такой женщине, которая готова была бы в свою очередь рисковать своей жизнью для того, чтобы в будущем люди жили лучше, — как это сделал и он в эту ночь. И этой женщиной была Рэдица.