Заслуженный гамаковод России - [3]
Однако когда я добрался до тихой спокойной заводи – находившейся на другом краю болота – совсем другие заботы одолели меня, спустив резко на землю: я уже видел кривые недоумевающие взгляды в мою сторону, и огромный чёрный самец – восседавший в центре на вместительной кочке – уже квакнул что-то презрительное и недовольное. Мне пришлось нырнуть на дно: только там можно было избавиться от остатков компрометировавшего меня наряда. Твёрдая коряга больно скребла спину и брюхо, но только так можно было счистить не понравившееся и вызвавшее такое отторжение: возможно, я напоминал о наших главных врагах – птицах – обильно оснащённых такой амуницией и использующих её во вред нам. Ведь именно внезапные атаки с большой высоты наносят нам наибольший ущерб, и только случайный промах разохотившегося хищника может позволить лягушке уцелеть: если проснувшаяся жажда жизни направит земноводного по маршруту, неожиданному для сбившегося с цели летуна.
Совершенно ясно я понял, что шёл по неверному пути: куда же нам – толстым и неповоротливым – состязаться с птицами в их родной стихии? Даже моих молодых сильных лап явно недоставало для поднятия в воздух огромного толстого брюха, и что уже говорить о шансах для других моих сородичей, покрытых плесенью и заботящихся как раз о толщине подкожного жирового слоя? В явное противоречие входили мои устремления – как выяснялось – с интересами и пристрастиями ближайших родичей: я даже не мог излить никому душу и поделиться мыслями, стремительное же бегство из родной заводи отрезало дорогу назад, и главное теперь было, чтобы известие о происшествии не добралось бы и сюда, загоняя меня в угол. Местные лягушки – незнакомые мне прежде – не проявляли видимой агрессии, а чёрный самец судя по всему являлся здесь самым сильным и авторитетным обитателем, и безусловно имело смысл установить с ним дружеский контакт. Когда я вынырнул на поверхность, вокруг царила благостная обстановка: чёрный самец пробовал голос, готовясь задать вечерний концерт, остальные же усиленно питались, работая языком направо и налево, про моё же неожиданное появление успели забыть, так что я тихо присоединился к компании вкушающих вечерние дары, тайно сжимая в правой лапе последнее нежное пёрышко.
Что сказать о месяцах безделья, отягчённого разными мыслями, последовавших потом? Я бился как гадюка, попавшая в лапы цапле – это внутри, переживая происшедшее – снаружи однако я был обычной рядовой лягушкой, уже выросшей и искавшей свою кочку под солнцем. Мелкие конфликты, позиционная борьба в местах наибольшего скопления насекомых, близкое знакомство с самками, уже охотно шедшими на тесный контакт – только самые ленивые или больные могли бы уклониться от подобных прелестей повседневной жизни. И ещё, разумеется, борьба за существование: слишком уж много врагов окружало нас со всех сторон и не позволяло жить спокойно, но неоднократно благосклонная судьба выручала меня и на новом месте: чёрный самец недолго оставался местным предводителем, и после его страшной смерти в лапах случайно залетевшего стервятника разгорелась нешуточная схватка за оставшуюся свободной кочку, от которой я благоразумно отстранился. Я пережил и неоднократные набеги гадюк, и появление в наших краях шального загулявшего енота, едва не обнаружившего моё тайное убежище на дне среди коряг: весьма многие тогда лишились жизни, но только не я: у меня была великая цель, и я не собирался от неё отказываться.
Завоёванная мною кочка находилась на краю заводи, и благодаря этому я был в большей безопасности по сравнению со многими: недалёкие камыши прикрывали мой ареал с одного бока, прямо же под моей кочкой находилось огромное скопление палок и коряг, как раз и ставших для моего дома надёжным фундаментом; большие глубины вокруг позволяли мне удирать от всех возможных опасностей, петляя и запутывая недругов, и наконец самое главное: я получил возможность думать, не отвлекаясь на постороннее и обыденное. Сколько же всего за эти месяцы пришло в мою голову идей, недолго пошуршало там и оказалось исторгнуто, как несоответствующее моему главному замыслу! Да и кто бы ещё смог понять и по достоинству оценить мои шальные великие открытия, случившиеся просто на досуге в процессе переваривания комаров и мошек? Разве в состоянии эти глупые квакши были представить, например, что главное преимущество птиц – даже не крылья, а их горячая красная кровь, позволяющая им всегда пребывать в боевом состоянии – нападая в любое время дня и ночи – в то время как мы вынуждены придерживаться строго определённого распорядка? Отправь такую вот глупую квакушку в холодное время ночью на разведку: и от неё останется лишь отчаянный вопль в ночи, сопровождаемый похрустыванием костей в пасти какого-нибудь филина или енота. С другой же стороны: жара нам не менее вредна и опасна, и наш жизненный ареал таким образом ограничен чрезвычайно жёсткими рамками. А зимняя спячка? Если птицы отправляются осенью на юг, а весной одновременно с нами снова заселяют обжитые места, то они явно имеют перед нами огромное преимущество, связанное как раз с нашей неспособностью переносить большие холода. Но я придумал выход! Ведь если птицы укутаны перьями, то что мешает нам создать себе тёплое надёжное покрывало, нацепив которое лягушка уже не будет дубеть от холода и превращаться в сосульку. В конце концов я соорудил нечто, что можно было натянуть на зелёную пупырчатую кожу: переплетённые вместе листья от кувшинок и росших неподалёку деревьев я прикрепил паутиной к задним и передним лапам, создав таким образом непродуваемый панцирь. Боясь неадекватной реакции соседей, я поздно ночью испытал новую конструкцию: в кромешной темноте я натянул кожух и выбрался на сушу. Было не так холодно: я постоял, прислушиваясь и присматриваясь к происходившему в неясной темноте. Но что бы я стал делать ночью в глухом лесу, набитом опасностями и тревогами? Меня сожрали бы независимо от накидки и моей врождённой гениальности, так что я тихо и аккуратно дополз обратно до болота, стянул наряд и устроился в месте обычного ночлега.
