Заслон - [52]

Зернистая икра перекочевывала из двух фарфоровых бочоночков на тарелки. Сахаров взял полупрозрачный, истекающий жиром ломтик лососины. Сычев придвинул к нему маринованные груздочки и затейливый салат из крабов.

— Не правда ли, ваше превосходительство, все очень мило?

Сахаров благосклонно улыбнулся. Серебряные чарочки, до краев наполненные «Зейскими брызгами», звякнули, опустошились и стали на место.

— Чем бог послал, чем бог послал… — потирал руки радушный хозяин. — Черри-бренди, джип… все это чепуха, доложу я вам, господа!

— Можно подумать, что, живя в Сахаляне, вы теперь всему предпочитаете ханшин, — засмеялся Беркутов.

— О, нет, Донат Павлович! — улыбнулся ответно Гамов. — Вкусы мои остаются неизменными. Еще по стопочке горного дубнячка, господа!

— Мне все равно. Веселие Руси есть пити, — блестя темными глазами, усмехнулся Беркутов, принимая очередную чарку.

— Наша дань матушке Рассее, — нарочито растянув последнее слово, поддержал его Сахаров. — Помянем ее добрым словом и на чужбине.

Он поднял рюмку и потянулся через стол к хозяину. Гамов вскочил и, расплескивая вино, бросился к нему по скользкому паркету.

Гости шутили и смеялись, хвалили равиоли из рябчика и осетрину в белом вине с шампиньонами и лимоном, пили за утраченную родину, за здоровье хозяйки и, быстро захмелев, просили туфельку.

Марина дать туфельку отказалась. Она чокалась со всеми и пригубливала рюмку, но пила мало.

— Скушно что-то, — сказала она громко. — Вы бы, молодые, песню какую, а?

— Браво, Марина Михайловна! — воскликнул Сычев. — Слышишь, Саша, нужно уважить даме, — обратился он к своему чернявому адъютанту Рифману. — Ну-ка, нашу застольную!

Рифман немного поломался и вдруг запел с бесшабашной удалью:

— Разольем, друзья, по жилам

Золотую кровь Шампаньи…

Он повел пушистой бровью в сторону Беркутова и Городецкого, и они тут же подхватили:

Чтобы головы вскружило

Безрассудностью желаний…

Гамов подмигнул жене. Марина вышла, и сразу внесли шампанское.

Сахаров не стал есть последнего блюда, потыкал вилкой и задумчиво катал зеленую горошину из гарнира.

«Скучает, — думал, поглядывая на него с опаской, Сычев. — Чем бы его развлечь? Эх, не догадались подсадить в беседку музыкантов!»

Гамов подливал себе вина, уже забывая о своих обязанностях хозяина. Обычно он пил мало, но его клонило в сон; он привык спать в это время и теперь искусственно возбуждал себя.

В квадратной столовой становилось душно. Жалюзи были подняты, и окна распахнуты в сад. Слабый ветерок колыхал плотные чесучовые шторы. Тускло поблескивал хрусталь. Грязным пятном возле каждого прибора выделялась на белой скатерти скомканная салфетка. Даже цветы в высоких и хрупких вазах поникли.

«Не нужно было смешивать ландыши и розы, — устало думала Марина. — Они убивают друг друга». — Ей нужно было пойти распорядиться, чтобы десерт подали на веранду, но лень было сдвинуться с места. Бойка- китайчонок спросил ее о чем-то. Марина, не расслышав, утвердительно кивнула головой. Внесли землянику со взбитыми сливками. Крупные, сочные ягоды в белоснежной пене. Все обрадовались, как дети.

Никто и не заметил, как в комнату бочком просунулся семилетний Мишенька. Смотреть со стороны — дитя как дитя. А он подкрался к столу, схватил лежавший с краю первый попавшийся кусок, запустил в него белые зубы, да вдруг шваркнул кусок об пол и завыл дурным голосом:

— Мня… мня… мня…

Марина Михайловна побледнела, вскочила со стула и, схватив за руку, потащила упиравшегося сына вон. Сахаров вздрогнул, торопливо достал платок и стал вытирать лицо. Все переглянулись, стало отчего-то неловко. Сквозь неплотно притворенную дверь было слышно, как хозяйка дома выговаривала кому-то:

— Все Мишка поел, говоришь? Нет, тут уж не иначе твоя рука приложилася! Я ж тебе, зараза, по-хорошему говорила… — сердитая речь прервалась звонкой пощечиной и чьим-то приглушенным плачем. — Земляничка-то, она скусная ягодка, на даровщинку-то… Скусная, а?

Гамов побагровел, быстро встал и прихлопнул дверь. Никто не притрагивался к землянике. Экс-атаман распахнул двери на веранду и предложил освежиться сигарами и кофе.

На веранде под защитой полосатой маркизы было прохладно и тихо. От недавно политой клумбы тянуло мятной свежестью и резедой. Полукруглые ступени вели в запущенный, сбегающий к Амуру сад. На шестигранных столиках топорщились туго накрахмаленные скатерки, вокруг них теснились светлые плетеные кресла.

Пожилой лакей с помятым лицом, задыхающийся в своем черном фраке и размякших воротничках, и шустрый бойка в свежей курточке, с тонкой косичкой на затылке, видимо только что умывшийся, румяный и круглоглазый, внесли лакированный с крохотными фарфоровыми чашечками поднос, большой серебряный кофейник и корзинку с сухариками и пирожными «Микадо». Появились пузатенькие зеленые бутылочки с бенидиктином. Извинившись за все еще отсутствовавшую жену, Гамов неумело принялся разливать кофе.

Молодежь, гремя шпорами, ринулась в залитый клонящимся к западу солнцем сад. Белокурый адъютант Сахарова Игорь Городецкий подбежал к качелям, вскочил на них с размаху и стал раскачиваться, заливаясь счастливым смехом. Два других офицера, тоже хохоча во все горло, пытались стащить его за длинные ноги и болтали, как скворцы, пересыпая свою речь английскими фразами, что считалось большим шиком, — по-английски говорили американцы и свободно изъяснялись союзники-японцы.