— Не узнаешь меня, Иван Авдеевич?! Здравствуй, как поживаешь? Мы вот тут стенограммы читаем, — это вот, помнишь, когда мы составляли первый пятилетний план, — ты тогда говорил, что эпизоотии останутся. Они и остались. Что можешь сказать в свое оправдание?
— Здравствуйте. Узнаю. Были и остались, как я и говорил.
— Ты нам посоветуй, что ты можешь сказать в свое оправдание. Мы вот сегодня Невельского арестовали…
— Арестовали? — переспросил Гроза и улыбнулся всеми своими сединами.
— Арестовали, — ответил моряк. Вот именно поэтому, что ты в свое оправдание скажешь? — ведь если бы ты о Невельском четыре года тому назад рассказал, может, его и аростовынать не пришлось бы, а, может, его б тогда арестовали — для пользы дела. И знаешь, тебя-то за укрывательство негодяев надо арестовать. Товарищ Трубачев ведь по сердцам с тобой говорил! И вот ты об этом подумай, старик, ведь ты ж вредителем оказываешься со своей интеллигентской моралью. Тебе верить можно?
— Можно.
— Тогда ты это докажи и не путай. Ты нам изложи твои точки зрения на местную ветеринарию и взгляды. Ты что ж, Невельского отстаивать будешь? В музее было очень тепло и светло. За музеем лежало российское место оседлости, заштат. В довспольные времена здесь ходили мамаи, была здесь вспольная крепость. Но, когда снимали колокола с собора, заштатцы говорили: ничего не выйдет. Гроза взбунтуется, не говоря уже о Лавре Феодосовиче Невельском, — однако колокола сняли, забыли о них.
