Зашифрованный план - [11]

Максаков знает, что здорово вышло, и весело смеется, потирая остуженные пальцы.

— Ну и моете вы! — одобряет его один старатель. Улыбаются и другие.

— Этаким вот, — поднимает Максаков над снегом ладонь, — без порток по приискам бегал. Пора научиться!

Знает он дело. Этого не отнять. И действует, разумеется, на зрителей. Его слушают, и просьбы его уже звучат приказаниями.

Меня трогают за плечо. Отзывают в сторонку. За отвалами дожидается человек. Узнаю его издали. Это тот, что беседовал с инженером, Бахтеев, язвительный спорщик.

Он идет мне навстречу. Без всяких предисловий, пытливо всматриваясь в мои глаза, Бахтеев значительно говорит:

— Вас Иван Григорьевич просил поспешить на прииск… Очень нужное дело.

В словах его слышится доброжелательство.

— Хорошо, сейчас поеду, — тихо отвечаю я.

— Поезжайте! Нужное дело, — повторяет Бахтеев и кивает головой в сторону отвала. — Видали птицу? Совсем как хозяин! Я старый рабочий и должен сказать, — не даром все это!..

Я быстро иду к своей лошади. В голове рой мыслей… Чувствуется, что Бахтеев связан с Иваном Григорьевичем какой-то тайной. А сейчас и меня вплетают в узел. Это трогает и интригует…

Прежде чем я успеваю дойти до лошади, меня догоняет Максаков. Он отводит меня в сторону. Рука его ложится мне на плечо. Он говорит быстро, решительно:

— Владимир Сергеевич, человек я коммерческий и прямой. Откровенно скажу: свою выгоду соблюдаю! Сколько вы получаете жалования?

От неожиданности я называю сумму.

— Так-с, — продолжает Максаков. — Мне нужен топограф и техник. Для начала даю вам вдвое. Идет?

— То есть как? — Я даже остановился. — Вы предлагаете перейти к вам на службу?

— А как же! — Максаков раскатывается своим добродушным смехом. — Все оформление я беру на себя. Можете не бояться!

Я смотрю пристально в его наглое, здоровенное лицо. Несколько секунд длится молчание. Кажется, что он начинает понимать мои чувства. Смех запинается и тухнет. Лицо Максакова багровеет:

— Ну чего вы на меня так уставились?.. Не хотите — не надо!

Он резко поворачивается и уходит, подергивая плечами.

— Враг! — говорю я сквозь зубы.

6

На прииске что-то случилось. Это я вижу по растерянным и недоумевающим лицам. Толком никто ничего не знает, но все насторожились и чего-то ждут.

Конюх, которому я возвращаю лошадь, тихо спрашивает меня:

— Перемены, говорят, товарищ техник?

— Ничего я не знаю…

В конторе праздное настроение. Сидят на столах, болтают. Один бухгалтер угрюмо перелистывает свои отчеты. Всегда приветливый, сейчас он едва отвечает на мой поклон.

B коридоре я сталкиваюсь с инженером.

— Вы приехали? Хорошо. Идемте-ка в кабинет…

Подогретое общим смущением, мое беспокойство возрастает уже в тревогу.

В кабинете обычная обстановка. Натоптано и накурено. Здесь целый день толкутся посетители. Сюда идут за каждой мелочью: из-за пары ботинок, из-за вороха сена.

Инженер запирает за собою дверь, словно подчеркивает необыкновенность событий.

— Итак, хотите знать новость? — многозначительно говорит он, когда мы усаживаемся, друг против друга.

— Ну?..

— Контора расформировывается, а наш прииск сдается в концессию целиком!

— Кому?..

— Максакову!..

Из моих рук на пол с грохотом падает кусок кварца, который я машинально взял со стола.

— Директива треста. Так, видимо, нужно!

Инженер разводит руками. Очевидно, он и сам не подготовлен к такому внезапному обороту дела.

— Впрочем, — продолжает он, — удивляться особенно не приходится. Можем мы дать в год столько золота, сколько запроектировал трест? Разумеется, нет!.. А Максаков берется… В чем тут дело — понять трудно… Может быть, на отвалы надеется? Но плохо ему будет, если он не выполнит договор — опишут его до ниточки…

— А черт с ним совсем! — срывается у меня невольное ругательство. — Противная у него морда!.. И думать о нем не хочется.

— Он — историческая необходимость, — криво усмехается инженер. — А мы с вами откомандировываемся в трест!

«Здорово! — думаю я, выходя из кабинета. — Не успел приехать и уже откомандировываюсь. Ну и арендатор! Втихомолку обстряпал какое дело!..»

Во мне закипает буря. Взорванный острой досадой, я быстро иду в чертежную комнату. Отпираю шкафы с планами. Нахожу папку с надписью «Неизвестные» и решительно завертываю ее в газету.

В это время в комнату входят Максаков и управляющий. Арендатор уже осматривает помещения.

Я спешу уйти. Готов об заклад побиться, что Максаков подозрительно покосился на сверток, который я уносил.

Или, может быть, это мне так только показалось?

Вечером в замороженное окно моей горницы осторожно скребутся. Я знаю, что это Иван Григорьевич, одеваюсь и выхожу.

На улице — мороз. Кругом безлюдие, тишина. Редко взлаивает собака. Домики потемнели, стали как будто ниже, словно вдавились в снег. Скудным, огнем светятся пятна окон… Редкие тусклые дыры в завесе ночи.

Что делают сейчас люди, спят или тоскуют?.. А может быть, под какой-нибудь крышей, как и мы, затевают необычайное? Кто их знает!.. Прячет думы свои ночной поселок…

Со двора мы идем в школу. Я ничего не спрашиваю. Во всем я положился на Ивана Григорьевича.

— Сюда!..

Мы заходим к Анисье Петровне. Она встречает нас у порога. В очках, в кружевной наколке на седых волосах, в руках клубок и спицы. Шаркая валеными туфлями, она проводит нас в темную свою комнатку с самоваром, с зеленой лампой, с полками книг.