Защита поэзии - [10]

Qui sceptra saevus duro imperio regit,

Timet timentes, metus in auctorem redit {*}.

{* Грозный, правит он твердою властью, устрашает робких; страх же возвращается к породившему его {121} (лат.).}

Плутарх приводит замечательное доказательство того, как сильно она может взволновать: превосходно сочиненная и разыгранная, трагедия исторгла потоки слез из глаз отвратительного тирана Александра Ферейского {122}, который безжалостно предал смерти несметное множество людей, в том числе своих родственников. Даже он, который не стыдился творить трагическую несправедливость, не смог противостоять сладостному насилию трагедии. И если он все же не стал добрым, то только потому, что, вопреки самому себе, не захотел прислушаться к тому, что могло смягчить его ожесточенное сердце. Нет, не Трагедию они не милуют, ибо нелепо отвергать столь совершенное представление того, что более всего достойно быть познанным.

Может быть, в немилость впал Лирический вид? А ведь он в добром согласии с лирой воздает хвалу благим делам, учит законам нравственности и не забывает о Природе {123}. Иногда, поднимая голос к небесной выси, он поет славу бессмертному Богу. Да, придется мне признать себя варваром, потому что никогда не слушал я старинную песню о Персее и Дугласе {124}, чтобы мое сердце не было тронуто больше, чем звуками боевой трубы, хотя поется она странствующим слепцом, чей голос не уступает в грубости языку песни. А как бы взволновала она, свободная от пыли и паутины невежественного времени и украшенная роскошным красноречием Пиндара {125}! В Венгрии на пирах и прочих празднествах по обычаю поют песни о подвигах предков, которые этот поистине воинственный народ считает искрами, не дающими погаснуть неколебимой отваге в сердцах людей. Несравненные лакедемоняне и на поле сражения шли с музыкой, и дома с удовольствием пели только что сложенную песню: воины рассказывали в песнях о делах сегодняшних, старики - о минувших, мальчики - о будущих. Тем же, которые скажут, что Пиндар не единожды воздавал высокую хвалу малым победам, следует ответить, что это заблуждение поэта, но не поэзии, вина времени и обычаев греков, которые так высоко ценили свои забавы, что Филипп Македонский {126}, когда ему сообщили сразу о трех замечательных победах, отдал предпочтение той, что была выиграна на Олимпе в состязании колесниц. И все же этот вид наиболее способен пробудить мысль от спячки и увлечь ее описанием славных деяний, потому так часто удавалось это и неподражаемому Пиндару.

Остался один Героический вид, одно название которого (я думаю) должно устрашать клеветников, ибо никакое воображение не посмеет направить язык к злословию о нем, сотворившем таких великих воинов, как Ахилл, Кир, Эней, Турн, Тидей и Ринальдо {127}. Он не только учит истине и побуждает к ней, но учит и побуждает к самой высокой и прекрасной истине; он заставляет великодушие и справедливость сиять сквозь все смутные опасения и путаные желания; он - если верны слова Платона и Туллия, что лицезревший добродетель будет дивно поражен любовию к ее красоте, - наряжает добродетель в праздничные одежды, чтобы еще более прекрасной явилась она тому, кто не пренебрежет ею, не постигнув ее. Все, что уже было сказано в защиту прекрасной Поэзии, сказано и в защиту Героического вида, который не просто вид, но лучший и самый совершенный вид Поэзии. Образ каждого деяния волнует и просвещает разум, а благородный образ великих достоинств зажигает разум желанием стать достойным и дает совет, как стать достойным. Достаточно одного Энея занести на доску вашей памяти: как ведет он себя, когда гибнет его родина; как спасает своего старого отца; как дорожит священными реликвиями; как подчиняется божественной воле и покидает Дидону т, хотя и пылкая любовь, и простая человеческая благодарность требовали от него иного; какой он в бурю и в веселии, на войне и в мирное время, как изгнанник и победитель, как осажденный и осаждающий; какой он с чужестранцами, с союзниками, с врагами и с самим собой; наконец какой он изнутри и снаружи, и я думаю, что для не предубежденного разума этот образ будет в высшей степени полезным; как сказал Гораций:

melius Chrysippo et Crantore {*}.

{* Ясней, чем Хрисипп или Крантор {129} (лат.).}

Поистине я думаю, что с гонителями поэтов происходит то же самое, что с некоторыми женщинами, у которых всегда что-нибудь да болит, но что именно они и сами в точности не знают. Даже имя Поэзии им ненавистно, но ни ее причины, ни следствия, ни в целом, ни в частностях она не дает ни малейшего повода для язвительной хулы.

Поскольку Поэзия - самая древняя часть человеческого познания, отцовское начало, которое дало жизнь всем прочим наукам; поскольку она всеобъемлюща и ни один просвещенный народ не пренебрегает ею, и ни один невежественный народ не обходится без нее; поскольку римляне и греки нарекли ее священными именами: первые "Прорицанием", другие "Созиданием", - и воистину имя "Созидание" подходит к ней, ибо в то время, как прочие искусства не выходят за пределы данного им содержания, и оно дарует им жизнь, единственно поэт сам творит себе содержание, и мысль его не зависит от содержания, а содержание зависит от мысли; поскольку ни определение, ни цель ее не содержат греха, то и сама она не греховна; поскольку она творит добро, ибо она учит добру и доставляет удовольствие ученикам; поскольку в этом (то есть в нравоучении - царе всех наук) она намного обогнала историю и, хотя в поучении сравнима с философией, в побуждении оставляет ее позади; поскольку в Священном Писании (в нем нет ничего грешного) многие части поэтические, и даже наш Спаситель благоволил пользоваться цветами Поэзии; поскольку все ее виды, не только соединенные, но и каждый в отдельности, достойны полного одобрения, - то я думаю (и думаю, что думаю правильно), что лавровый венок, которым венчают торжествующего полководца, по достоинству (из всех наук) увенчает Поэзию.