Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной - [21]
Заметив небрежность в одежде или поведении, Рачкевич могла устроить провинившейся подопечной страшный разнос — такой, на который способны только украинки: ругалась «бурно, горячо, искренне». Если девушке случалось хотя бы заговорить с парнем, Рачкевич была тут как тут и клала конец любому, даже еще не наметившемуся кокетству. В полках ее все между собой так и звали — мамочка, только не с любовью, а с иронией. Она была наделена большой властью, и с ней не ссорились, подчинялись ее зачастую самодурным указаниям, однако не любили и старались держаться подальше. Время показало, что эта женщина была абсолютно предана своим летчицам и техникам: уже немолодая, с плохим здоровьем, она много лет после войны ездила в свой отпуск по боевым местам, чтобы отыскать могилы пропавших без вести. Рачкевич не успокоилась, пока не нашла всех.
Нина Ивакина, с самого начала невзлюбившая комиссара Рачкевич, чем дальше, тем больше убеждалась в том, что строгость в «Авиагруппе № 122» совершенно необходима. Свежеиспеченные военнослужащие убегали в город делать шестимесячную завивку, вели себя дерзко по отношению к командирам и комиссарам, «трепались без конца» и даже «заводили любвишки». Комиссары иногда были близки к отчаянию, и только Раскова точно знала, что ее девушки будут самыми лучшими солдатами. Она верила в них, и они верили в Раскову. Все были «немножко в нее влюблены».[70] Девизом Расковой было: «Мы все можем», и ее летчики, штурманы и техники верили, что действительно все могут, пока с ними такой командир.
За самовольную отлучку, за которую других наказывали нарядами, Литвяк получила более серьезное взыскание. Внеочередные наряды у нее уже были; на этот раз начальство сочло, что нужно что-то более весомое. На следующий день провели строевое собрание полка, на котором было объявлено, что за проступок ее будет судить красноармейский товарищеский суд.
Таких общественных судов было введено в тридцатых годах огромное количество: были суды рабочие, колхозные, заводские, бригадные. Это были неформальные суды, имеющие целью не столько наказание провинившихся, сколько их идеологическую проработку. В компетенцию красноармейских товарищеских судов, которые потом стали называться «офицерский суд чести», входило рассмотрение дел о хулиганстве, драках, оскорблениях, воровстве, имевших место в данной воинской части. Эти суды во время войны были очень актуальны, так как военные трибуналы не рассматривали административные и гражданские дела военнослужащих.
На следующий день выбрали представителей суда, и 24 декабря провели заседание, которое имело форму скорее обсуждения, чем сессии военной судебной инстанции. Литвяк к суду отнеслась равнодушно. «Своего поступка не осознает»,[71] — записала в дневнике Нина Ивакина. Литвяк объявили строгий выговор с предупреждением, который на нее совершенно не подействовал, и посадили на гауптвахту. Но гауптвахта, или «губа», представляла собой просто сарай на аэродромном поле, который охранял солдат с винтовкой. Чтобы нарушительница дисциплины не очень скучала, подруги, во главе с Клавой Панкратовой, завели патефон.
Молоденькие штурманы и техники — такие, как Олечка Голубева, — смотрели на Литвяк во все глаза. Странное дело: если приглядеться, она не была красавицей, внешность совершенно заурядная. «Пройдешь на улице, и не обратишь внимания».[72] Рост невысокий, худенькая, носик острый. Но у нее была очень изящная фигура, красивый цвет лица, волосы вились, и, главное, лицо было очень живое, глаза яркие, и очень приятная улыбка. Общалась она со всеми просто, не делая различий между начальством, летчиками и техниками.
В Энгельсской школе, как и везде, Лиля Литвяк «была окружена толпой поклонников», особенно после того, как начала ходить в ДК на танцы: она здорово танцевала. Девушки, считавшие, что на войне не место флирту с парнями, осуждали ее, требовали: «Прекрати кокетничать! Ведь война!» Лилю такие разговоры не смущали, она отвечала: «А если война, так что?» И, когда кто-то бросил ей, что она, «поди, и целуется», ответила: «Чудачки! Война не отменяет поцелуев и любви!» Впрочем, решила Оля Голубева, она, может быть, сказала это только для того, чтобы позлить зануд.[73]
Женский истребительный авиаполк номер 586 сформировали первым из трех полков: если верить записям Нины Ивакиной, его формирование было полностью закончено еще 8 декабря. «Учебе не было конца и края», а перспектива лететь на фронт казалась очень отдаленной, так как не было самолетов. «Поговаривают о том, что будем здесь до мая, так как нет самолетов, вот печаль», — писала Ивакина. Пока тренировались на старых учебных самолетах авиагарнизона, с нетерпением ожидая «своих»: было уже известно, что это будут Як–1, самые современные на тот момент. Женя Прохорова после отъезда Веры Ломако исполняла обязанности командира полка, и все были уверены, что именно она поведет их воевать. В полку ее авторитет был непререкаем, уважение к ней огромно, и при этом ее очень любили. Лучшего командира для себя будущие истребители не могли представить.
Женю Прохорову немного портило несоответствие крупной головы с массивным подбородком и маленького стройного тела. Но у нее были очень красивые длинные прямые волосы «цвета спелой ржи», большие зеленые глаза и милая улыбка, от которой на щеках появлялись ямочки. Ей было около тридцати. Летала Женя Прохорова как бог.
